Таков уж он есть, каков есть. Он не дитенок и прекрасно знает, что другие психиатры как-то устраиваются. Как же иначе, если делянка благодатнейшая – психиатрия, ага… Кому от армии откосить, кому от зоны, да мало ли причин? Мало ли ситуаций, в которых можно облагодетельствовать клиента в обмен на бумажки приличного достоинства или какой-нибудь приятный бартер?

Но самое печальное в том и заключается, что доктор Терехов этого не умеет. Вот не умеет, и все тут. Не получается, хоть ты тресни, хоть ты изрыдайся. У других получается, а у него – никак. Вполне вероятно, на нем уже давным-давно сияет невидимое клеймо: «Этот не умеет». А потому к нему и не обращаются. Это ж должно быть на лице как-то написано: что2 данный доктор умеет и может. Если можешь, но не умеешь – тебе крандец, кирдык тебе, понимающий клиент к тебе и не подойдет…

В глубине души у доктора Терехова давным-давно сложилось стойкое убеждение, что страна его предала. Именно так. Он свои обязательства гражданина, ситуайена полноправного выполнил от и до: он послушно учился, исправно отслужил в армии, он не нарушал законов, разве что в юности, по мелочам, ну там драчки на дискотеках и тому подобное…

До определенного времени меж ним и государством был неписаный договор. Вслух не произносилось, письменно не декларировалось, но обе стороны знали, что договор есть. Товарищ Терехов М. М. прилежно учится в школе, вступает в комсомол, когда придет время, уходит в ряды Советской Армии, проваливши с первого захода институт; вернувшись с сержантскими лычками и стандартным набором значков, поступает в «мед» уже без особого напряга как дембель и обладатель пристойной характеристики из части, старательно грызет гранит науки, законов, как уже подчеркивалось, не нарушает, латынь зубрит, свыкается с анатомичкой, специализацию осваивает…

Ну а государство, в свою очередь, гарантирует, что после окончания мединститута новоиспеченный психиатр займет свою экологическую нишу, сиречь приобретет определенный социальный статус, определенный уровень жизни, достаток и уважение…

Доктора такой расклад устраивал полностью, и он, со своей стороны, скрупулезно выполнял договор.

А вот государство подвело. Доктор успел получить диплом и пару лет поработать, когда грянуло.

Не стало ни обязательств, ни договоров, не стало самой страны. Не с кого спросить, да и не удастся. Швырнули, как кутенка в воду, – вот и выплывай, как знаешь. Причем твои плавательные способности никого отныне не заботят. Хоть тони.

Без натяжек – это предательство. Как же иначе, коли он свято выполнял свою часть договора? Это предательство, как ни верти.

А кому пожаловаться? Не выходить же на митинги с десятком старушек и парой-тройкой популистских депутатов? Которые, между нами говоря, чуть ли не все поголовно былые пациенты доктора Терехова, хоть национально-патриотическая общественность о том и не знает. А доктор не горит желанием изобличать. Еще и оттого, что депутаты, пусть и былые пациенты, все же неплохо устроились в этой жизни, на их век электората хватит…

Такова вот се ля ви. Печальная се ля ви индивидуума, не способного процветать в любой другой системе, кроме советской. И что тут сделаешь? Прозябай да терпи…

Хлопает входная дверь, щелкает замок – дражайшая половина покинула квартиру, а доктор Терехов стоит у окна, смотрит, как она идет к автобусной остановке, все еще изящная, все еще приманчивая, и доктору горько.

У него серьезные подозрения, причем обоснованные. Что бы там ни было, он хороший психиатр и умеет отличать обоснованные подозрения от навязчивых состояний. Мозаика обширна: чересчур дорогие духи в сумочке, внушающие сомнения обрывки разговоров по телефону, продуманные и правдоподобные, но настораживающие в комплексе со всем прочим отговорки на тему «где-задержалась-что-делала», намеки доброжелателей, наконец…

Доктор не унижается до пошлой слежки, но в глубине души понимает, что поступает так не из благородства, а исключительно для того, чтобы не взваливать на плечи дополнительные тяготы.