Судя по всему, уборщики только-только заявились, не успели еще приступить к ударному труду, и все осталось в полной неприкосновенности. А там они и вовсе замерли, выжидательно помаргивая сиреневыми фасеточными глазками, узревши высшее существо, сиречь сапиенса, остановились в нелепых позах, чтобы, не дай бог, не помешать и не оказаться на дороге.

Чем дольше он осматривался, тем страннее ему становилось. Очень уж много книг здесь оказалось – многовато не только для знатного чабана из южных песков, но и для человека образованнее. Не будучи силен в иностранных языках, Кирьянов не мог прочесть даже заглавия. Впрочем, с теми фолиантами, что напечатаны по-русски, обстояло не лучше. Он понимал, что дело касается какой-то из точных наук, но в толк не мог взять, о математике идет речь, о физике или астрономии. Топологические развертки структур, ассоциативные ряды причинных континуумов… Наугад полистав первый подвернувшийся под руку том, он увидел формулы, графики, россыпь непонятной цифири, но и тут не понял, о которой науке следует думать. Гораздо интереснее другое: автором парочки заумных трудов значился по-русски К. Л. Жакенбаев, и определенно та же самая фамилия была изображена на полудюжине корешков доподлинной латиницей.

Потом он увидел фотографии на стене. Среди высоких, представительных, осанистых господ в черных мантиях и четырехугольных беретах стоял одетый точно так же Жакенбаев, ничуть не казавшийся смущенным или растерянным – видно было, что он осознает себя на своем месте, на равной ноге с этими осанистыми и седовласыми…

– Так какого же черта? – вырвалось у него вслух. – «Моя-твоя не понимай…» Мать твою…

Кибер-уборщики выжидательно помаргивали сиреневыми буркалами, ожидая, когда высшее существо соизволит убраться к чертовой матери. Глупо было оставаться здесь далее, глупо было пытаться понять с разлету чужую жизнь и судьбу, оказавшуюся в сто раз сложнее, чем все это время представлялось, и Кирьянов, растерянно что-то пробормотав ближайшему киберу, вышел в коридор, почти выбежал, спасаясь от загадок и сложностей…

С первого взгляда было ясно, что он изрядно припоздал, и в каминной успели уже как следует принять. Кирьянов потихонечку присел к краешку отодвинутого к стене стола, рядом со Стрекаловым – уже тепленьким, судя на красному набрякшему лицу и остановившемуся взгляду. Стрекалов без лишних слов тут же набулькал ему в чистый фужер добрую дозу коньяка, и Кирьянов хватил его, как воду, не ощутив ни жжения в глотке, ни ожога в желудке. Перед глазами у него вновь встала на миг темная стена пропасти, бездна неизвестной глубины, оседавшая вниз исполинская ферма моста. До него только сейчас дошло во всей полноте, что его самого лишь чудом не утянуло следом, и все тело прошибла запоздалая судорога. Стрекалов проворно налил ему еще полный фужер, Кирьянов и это оприходовал одним махом.

И, откинувшись к стене, уставился на зрелище, какого не доводилось видеть за все время галактической службы…

Посреди каминной, на невеликом свободном пространстве, неспешно и замедленно отбивал цыганочку штандарт-полковник Зорич – перебирая ногами в начищенных сапогах, заложив руки за спину, с застывшим лицом, делавшим его сегодня еще более похожим на мраморный бюст Бонапартия. Мало того, он еще и подпевал сам себе, не особенно и мелодично, но с чувством:

В нем было что-то от робота, вдруг нежданно-негаданно получившего приказ плясать – а может, так только казалось, это впервые на памяти Кирьянова замкнутый и вечно невозмутимый начальник держал себя как простой человек, обычно-то он выпивал пару бокалов и исчезал как-то незаметно, блюдя дистанцию…

В тишине деревянно стучали каблуки начищенных до зеркального блеска сапог штандарт-полковника, а рядом с ним в том же замедленном ритме, пытаясь соответствовать, приплясывал низенький грустный Кац, с каким-то отчаянием в лице распевая во всю глотку:

Кирьянов во все глаза смотрел на штандарт-полковника.