Толкунов шумно вздохнул, — видимо, и спиной чувствовал, что издеваются. Но одергивать и ставить на место не торопился.

— Документы? Личные вещи? Земляков, атрибуты умной профессии не забыл?

— На месте, — Женька похлопал по карману, где лежали тщательно упакованные очки.

— Тогда присядем? Не возбраняется? — Тон у командира группы был вопросительный, и Женька на мгновение ему посочувствовал. Катерину в подчинении иметь — это запросто спятить можно. Уж проще ей подчиняться.

— Присесть можно, — снизошла сержантша. — Вы, товарищ старший лейтенант, отбросьте сомнения. Всё идет как надо.

— Да? А почему опять по званию? — поинтересовался Толкунов. — Договаривались же.

— Пора в реалии врастать, — объяснила Катрин. — Мы на сутки «смершевцы» и должны соответствовать грозному имиджу организации. Давай на сутки «Кать — Андрюш» отставим.

— Осознал, согласен, — Толкунов сделал приглашающий жест.

Все расселись на стульях «гримерной». Женька подумал, что забывать из вещей абсолютно нечего. «Голыми» собрались воевать, как любит ворчать командирша. Ладно, Иришке и маме позвонил, прощаться не стал. Всего-то сутки, а если учесть реальное течение времени «нуля», то и того меньше.

— Пошли! — Толкунов резко встал.

За дверью дожидались Сан Саныч и, как всегда взволнованный, командир расчетной группы.

— Собрались? — майор оглядел группу.

Последний инструктаж. Напоминание о немедленном возвращении, если встречающих не окажется на месте. Щиплющий укол чипа «маяка». Готовы…

— Прошу на старт. Время…

— Есть на старт! — Старший лейтенант Толкунов решительно шагнул на ступеньки, спускающиеся к площадке.

Катрин скорчила насмешливую рожу, Сан Саныч украдкой погрозил ей пальцем, и начальница поджала губы.

Все будет нормально.

25 марта 1944 года. 1008-й день войны

— Твою мать! Коряга х…!

— Рядовой, пора бы на ногах стоять по-взрослому, — шепотом сказал Толкунов.

Женька попробовал встать с четверенек, нога опять поехала, глупо плюхнулся на колено.

— Ну, ты даешь, Земляков, — прошептал командир.

Катрин подхватила за лямку вещмешка, помогла утвердиться вертикально. Женька, наконец, выбрался из грязи и попытался отряхнуть полу шинели. Куда там — жижа липкая, холодная.

— В себя-то пришел? — поинтересовался Толкунов.

Говорить шепотом нужды не было. Прибытие опергруппы прошло незамеченным. Раскисший проселок в ложбине был пустынен. Издали доносился рокот артиллерии. Пасмурное небо лохматилось тучами.

— Ну, если очухались, тогда пошли, — скомандовал старший лейтенант.

Пошли, вернее поскользили, вдоль дороги. Глубокие колеи были полны дождевой воды, — натуральное болото — танк увязнет. Вдоль обочины шагать тоже было не сахар: подошвы сапог мигом отяжелели от прилипшей, смешанной со стеблями прошлогодней травы земли. Женька пытался придержать измазанную полу шинели, но осознал тщетность усилий — пусть, зараза, хлопает по голенищам. При такой прогулке через полчаса по уши вымажешься. Между прочим, не виноват рядовой Земляков. Угодил в кювет — так это случайность, а не неуклюжесть. «На ногах не стоишь», ага. Тут пришлось нехорошо себя обозвать — действительно, мозгов у товарища переводчика, как у курицы. Крючки же на полах есть.

С крючками Женька управился и стал похож на какого-то то ли драгуна, то ли гренадера первобытных времен, зато скользить по грязи стало полегче.