Но после недели боев впечатление у Гудериана о противостоящих ему русских частях сложилось весьма своеобразное. Он признавал, что они обладают значительной огневой мощью, хорошо подготовленным и тактически грамотным личным составом, но в то же время не способны на быстрые маневренные действия в условиях быстро меняющейся обстановки. Все это время южнее Бреста они, прикрываясь мощью своей артиллерии, медленно отступали с рубежа на рубеж, лишь изредка контратакуя и не пытаясь наносить серьезные контрудары. Это давало немецкому командованию надежду на то, что после еще одной переброшенной на плацдарм резервной дивизии, еще после одного решительного натиска русская оборона падет, и далее все пойдет, как намечено.

Но ожидаемый успех все никак не наступал, русские войска если и пятились, то только на нескольких специально выбранных для этого направлениях, формируя узкие вытянутые мешки, больше похожие на заранее подготовленные ловушки, чем плацдармы для многообещающих прорывов. Тот же Гудериан с разбегу вляпался в мешок и был в полном восторге ровно до тех пор, пока не обнаружил, что на восток и север за реку Мухавец ему продвинуться не дадут, ибо там оказалось полно русских войск, плотно севших в полевую оборону, позиции которых невозможно обойти. В этих болотах может бесследно сгинуть не одна армия. На поросшем болотистыми лесами плацдарме есть всего одна дорога, и та днем и ночью находится под огнем дальнобойной русской артиллерии.

К несчастью, Гитлер категорически отказывался давать разрешение на отвод войск с этой гиблой позиции, настаивая на продолжении атак на Кобринском направлении. Положа руку на сердце, Гудериан признавал, что на других участках дела идут еще хуже, и прорыв там еще менее вероятен. Единственным разумным решением в таком случае было бы оттянуть войска за линию Западного Буга и, перейдя к позиционной войне, начать строить эшелонированную линию обороны, дабы прикрыть от ответного русского удара как территорию Генерал-губернаторства (бывшей Польши), так и непосредственно территорию самого рейха.

Такой удар виделся Гудериану неизбежным, потому что, выдержав первый натиск и в основном сохранив кадровые войска, СССР с началом войны приступил к всеобщей мобилизации, что, по ее завершении к концу лета, должно было дать почти трехкратный перевес большевистской армии над силами вермахта. И здесь Гудериан тоже ошибся, и хоть причиной ошибки на этот раз был не снобизм, а банальный недостаток (а точнее, полное отсутствие) нужной информации. И от этого ему было не легче.

Когда глубокой ночью Гудериану сообщили, что в Бресте, на территории за Мухавцом, слышны звуки множества мощных моторов – это указывало на передислокацию крупного моторизованного соединения, – то выяснилось, что делать что-либо уже поздно.

Ровно в три часа утра в предрассветных сумерках шквальный огонь открыла русская артиллерия, а небо рассекли огненные стрелы реактивных снарядов работающих полными пакетами РСЗО «Град» и «Ураган». Они-то и выжгли все живое в жиденьких окопчиках, в которых, изображая фланговый шверпункт Кобринского плацдарма, находились солдаты многострадальной 267-й дивизии вермахта. Когда по завершении короткой пятнадцатиминутной артподготовки бойцы 205-й мотострелковой дивизии РККА по сигналу зеленой ракеты поднялись в атаку, то оказать им сопротивление было уже некому. Немецкие солдаты на позициях между станцией Мухавец и рекой Западный Буг к тому времени или были уже мертвы, или в самое ближайшее время собирались отправиться в канцелярию святого Петра за документами, ибо даже обычная «Катюша» – это не лечится, а уж «Град» с «Ураганом» – тем более.