Я говорю все это для того, чтобы выразить вам мое сожаление по поводу помолвки Синтии с Филиппом Долби. Лично я предпочел бы видеть этого филина в шляпе берсальера с двумя перьями.

С такими горькими мыслями я возвращаюсь в трактир Благородный Шотландец. Поднимаюсь в клетку Берю, но нахожу ее пустой. В своей же нахожу ожидающую меня Кетти, одетую в сшитый по ней костюм Евы. Субретка горда тем, что получила читательский билет в мою библиотеку.

— Вы не видели моего друга? — спрашиваю я, успевая наградить ее молниеносным засосом.

Она смеется, хватает меня за руку, тащит к двери и слегка приоткрывает ее. Приложив пальчик к губам, она делает мне знак прислушаться. Этажом выше разворачивается большая коррида не на жизнь, а на смерть. Кетти объясняет мне, что папаша Мак Ухонь находится на конференции, проходящей в древней Шотландии и посвященной проблемам накопительского чулка, и что мой славный коллега, воспользовавшись его отсутствием, нанес визит хозяйке. Наверху как раз звучит грандиозная сцена «Неистовство любви» из финала первой части исполняемой «Эй, француз, готовься к бою!».

У меня мелькает мысль, что, если Мак Ухонь затоскует на конференции и сорвется оттуда раньше времени, то он закатит дома добрую шотландскую пирушку под аккомпанемент гнусавых волынок. Но матч продолжается в том же темпе и заканчивается ничейным счетом. Десять минут спустя я заполучаю Берю живым и невредимым. Жиртрест стал лиловым, как кардинал Дюпанлу, прототип Красной Шапочки. Глаза налиты кровью, пена на губах, к потному от безудержной страсти лбу прилипли волосы, пузо до сих пор сладострастно вибрирует.

— Итак, Толстый, — спрашиваю я, — вес взят?

— С первой попытки, — отвечает он. — Ох! Ненасытная... Не знаю, что она там блеяла на инглише, но наверняка не пункты из указа о продаже бухнины. В жизни не встречал такой верхолазки! Шаровая молния, честное слово! Уверяю тебя, хоть она и запирает свои накладные сиськи в тумбочке, зато с тем, что остается при ней, она умеет обращаться...

У Берю что-то под мышкой. Это что-то оказывается бутылкой скотча.

— Секи, что она мне дала, — торжествует Бугай. — Премия за качество, понял. Такой подарок от Шотландии что— нибудь да значит! Пошли, Сан-А., промочим горло. Знаешь, в общем-то, мне здесь нравится. Все идет как по маслу, и на озере, и в постели.

Мы заходим в его комнату, едва я спровадил Кетти, сославшись на обстоятельства.

— А как там у тебя с блондинкой из замка? — спрашивает Дон Жуан из французской лягавки.

— Как нельзя лучше.

— Получил пригласительный билет?

— Да, и даже на посещение винокурни.

— И что дальше? Ты думаешь, что эти господа покажут тебе, как они заправляют свой лимонад наркотой?

— Нет, но это позволит ознакомиться с местом. А зная места, можно вернуться туда ночью, смекаешь, гроза психиатров?

— Ясно. Кстати, об агрессии, она не очень разозлила малышку? Мне кажется, что эта агрессия была талантливо разыграна, а?

— Прекрасно. Нет, она не очень шумела, ее тетка — тоже. Между нами, джентльменами удачи, говоря, это меня немного настораживает. Громила, который в стиле «Ниагара» наливал себе порцию в стакан для ночного хранения вставной челюсти (стакан предназначался только для этого), повторяю, Громила, вдруг резко ставит бутылку на стол.

— Ты видел, как она мне заехала в пасть?

Он сует руку в карман и достает оттуда пригоршню зубов.