– О, дорогая, это вы! Что случилось? Вы так взволнованы!

– Есть от чего! – отвечает моя красавица. – Чуть не сгорел замок. Представьте себе, пожар начался в кабинете тети Дафны.

– Пожар! – бормочу я, удивленный сверх всякой меры.

– Да. Комната полностью выгорела. К счастью, стены Стингинес Кастла сделаны из прочных камней и огонь не смог распространиться.

– В кабинете были ценные вещи?

– Да, и немало. Но самое главное – семейные документы.

– Я вам очень сочувствую, дорогая.

Я скребу голову.

– Как же я не услышал пожарных?

– Мы их не вызывали. В Стингинесе пожарной команды нет, а пока доехала бы бригада из Майбексайд-Ишикена... С огнем покончили домашними огнетушителями слуги.

– Надо было позвать меня. Я бы им помог...

Забавная сцена. То, что она меня подозревает, бросается в глаза, как орфографические ошибки в рапорте жандарма. Это война нервов. Мы следим друг за другом, не забывая про хорошие манеры. Следим, когда едим, когда разговариваем, когда занимаемся любовью,

Поболтав еще немного, мы надолго замолкаем, предоставив слово пружинам матраса, а потом решаем съездить на прогулку в город.

Проходящий в молчании завтрак позволяет мне оценить самообладание тети Дафны. Ее замок частично сгорел, она лишилась героина на многие миллионы, но «все хорошо, прекрасная маркиза».

Я прошу разрешения увидеть очаг пожара. Мрачное зрелище. Все черно, кругом пепел, то, что не горит, скрючилось.

– Надеюсь, вы застрахованы? – спрашиваю я дам, подавив безумное желание засмеяться. Они меня успокаивают.

– Нам заплатят, – уверяет тетушка Мак-Геррел.

От интонации ее голоса даже у ушастого тюленя пошли бы по шкуре мурашки. В этой фразе содержится такой жуткий намек, такая страшная угроза, что я спрашиваю себя, дадут ли они мне уйти отсюда своим ходом.

О происшествии на заводе ни слова.

После завтрака Синтия и я – уезжаем в город. Она показывает мне крепостные стены, музей и универмаг. Очень увлекательно. Наконец я оставляю ее возле здания почтамта, сказав... правду, что иду звонить во Францию.

В такой напряженной ситуации немного правды не повредит.

Несомненно, это первый случай, когда в Майбексайд-Ишикене заказывают разговор с Францией. Телефонистка (очаровательная рыжеватая блондинка с усеянной веснушками кожей, с голубыми близорукими глазами, увеличенными этак в тысячу раз толстыми очками, с плоской, как доска, грудью и такими чудовищными зубами, что они не помещаются во рту) не верит своим заячьим ушам. Мне приходится повторить номер босса по цифрам, потом написать название страны крупными буквами. Наконец она задумчиво кивает и начинает крутить ручку своего аппарата.

Затем она просит телефонистку Глазго попросить лондонскую вызвать парижскую и дать запрошенный мною номер.

Это длится добрых десять минут, в течение которых телефонистка строит мне глазки через свои иллюминаторы батискафа.

Через десять минут я с безумной радостью слышу нежный голосок, сообщающий мне, что Франция слушает.

Голос Старика:

– Однако!

Такой прием может охладить кого угодно.

– Я спрашивал себя... – продолжает он.

По моему молчанию ему становится ясно, что я обижен, и он меняет тон.

– Я начал за вас волноваться, мой дорогой друг... Вот это уже лучше. Теперь можно поговорить. Во взвешенных на аптекарских весах выражениях я крайне сжато рассказываю ему о происшедших событиях: о нашем приезде в Стингинес, об инсценировке нападения на Син-тию, о пистолете и ключе в ее сумочке, о моем переезде в замок, о его обитателях, о драке с сэром Конси, о моем ночном визите на завод и сделанном там открытии, о нападении, жертвой которого я стал, наконец, о заполучении шкатулки.