Барри поглядел на часы. Было 9.40 вечера. Он провел рядом с Фильдом всего десять минут. В 9.50 он должен был вернуться на сцену. Так как ему потребовалось меньше времени, чем он предполагал, он решил подождать еще три минуты, чтобы убедиться, что Фильд не сможет поднять шум и привлечь к себе внимание.

Ровно в 9.43, когда Фильд уже невероятно ослаб от жгучей боли внутри, Барри взял его цилиндр, сложил свой шапокляк, спрятал его под накидкой и встал. Он точно знал, куда ему идти. Осторожно, стараясь никому не бросаться в глаза, он прошел вдоль левой стены и, никем не замеченный, оказался позади лож около сцены. В это время был самый напряженный момент в пьесе. Все не отрываясь смотрели только на сцену.

Зайдя за ложи, Барри снял парик, отклеил накладные усы, ликвидировал лишний грим и прошел к выходу на сцену. Там есть дверь, за ней узкий проход, который выходит в коридор, по которому можно попасть в различные помещения за сценой. Его гримуборная находилась как раз у начала этого коридора. Он проскользнул туда, бросил складной цилиндр из реквизита среди других вещей, слил остатки отравленного виски из бутылочки в умывальник, сполоснул бутылочку и протер ее. Потом он таким же образом поступил с содержимым шприца и, промыв его, отложил в сторону. Даже если бы этот шприц нашли — что с того? Он вполне мог объяснить, откуда у него шприц. И вообще, убийство произошло не с помощью шприца…

Барри постарался взять себя в руки и принять беззаботный, даже скучающий вид. Ему это удалось. Тут пришла пора в 9.50 выходить на сцену. Он не пропустил свой выход и находился на сцене вплоть до того момента, когда в 9.55 в зале началась великая суматоха…

— До чего же сложный план! — вырвалось у Сампсона.

— Он далеко не так сложен, каким был поначалу, — ответил инспектор. — Не забывай, что Барри — хороший импровизатор, а кроме того — отличный актер. Только отличный актер мог осуществить такой план. Выполнить его, впрочем, было не так сложно. Самое трудное — выдерживать намеченный график. Остальное — пустяки. Если бы даже его кто-то и увидел, он был загримирован до неузнаваемости. Единственно опасный участок пути — от места убийства, по проходу на сцену через дверь позади лож. Он, конечно, подумал о билетерах еще когда сидел рядом с Фильдом. Он знал, что им положено стоять в проходах на протяжении всей пьесы, но рассчитывал, во-первых, на свой грим и парик, а в самом крайнем случае — на шприц с ядом. Однако Мадж О’Коннел пренебрегла своими должностными обязанностями, что ее, возможно, спасло. Ведь он мне говорил вчера не без гордости, что был готов к любым неожиданностям… Что же касается выхода к сцене, то он отлично знал: в этот момент практически все актеры были заняты на сцене. У технического персонала тоже было работы невпроворот. Таким образом, планируя преступление, он с самого начала точно представлял себе условия, в которых придется действовать. И все же дело было крайне опасным. «Смело я все провернул, правда?» — спросил он меня вчера вечером и улыбнулся. Не могу не признаться, что его смелость впечатляет.

Инспектор помолчал секунду, а потом заговорил снова.

— Вот так Барри и убил. Что же касается нашего расследования… несмотря на все наши умозаключения относительно цилиндра, несмотря на то, что мы знали, кто убийца, у нас все еще не было ни малейшего представления, как именно убийство произошло. Если вы припомните, какие доказательства нам удалось собрать до четверга, то согласитесь: не было ни одной хорошей зацепки. Единственное, на что мы могли рассчитывать, — какие-то сведения в бумагах, которые мы искали. Какие-то сведения, компрометирующие Барри. Но даже этого было еще недостаточно для суда…

Инспектор вздохнул.