Он даже не подозревал тогда, насколько хреновым провидцем окажется.

Белецкий понимал, что надолго его не хватит. “Просто дружить” с такой девушкой, как Кетеван, было нереально. А тем более   спать с ней в одной постели, это был уже явный перебор. Он знал, что рано или поздно сломается и всё испортит, попытавшись перевести их отношения в новое русло   он же не железный! Но тогда Кетеван неизбежно его пошлёт... а ему ужасно не хотелось её терять. Пусть хотя бы как друга.

А она, будто назло, продолжала играть с ним и провоцировать. Тот единственный раз, когда они провели вместе ночь, был куда более целомудренным, чем её остальные повседневные "невинные шалости". Тогда она доверилась ему, раскрылась, стала уязвимой и хрупкой... а в обычной жизни ничем не демонстрировала свою слабость, чисто по женски продолжая упиваться властью над влюблённым в неё парнем и ничего ему не обещая.

Неизвестно, к чему бы это всё привело и когда бы грянул взрыв   а в том, что он грянет, сомневаться не приходилось. Белецкий всё таки был здоровым молодым человеком со своими здоровыми потребностями, естественными в его возрасте.

К счастью, выход из ситуации вскоре был найден   он обзавёлся девушкой "для тела". Не проституткой, конечно. Просто встретил ту, которую вполне устраивал формат отношений "ничего личного, только секс". Белецкий был благодарен ей за это: реализуя свои физические потребности и скрытые желания, он мог быть спокоен за то, что девушка не станет претендовать, помимо тела, ещё и на его душу. Этого он дать ей не мог, поскольку сердце было до краёв заполнено другой... Партнёршу же всё устраивало в силу занятости, ей некогда было тратить время на романтические свидания и прочую чушь.

Она служила балериной в Большом театре (не прима, разумеется   так, артистка кордебалета), носила нежное имя Лидочка и была старше Белецкого на пять лет. И познакомились они, как ни удивительно, благодаря Кетеван. Точнее, её тете Нателле...

Здание Большого в девяностых совсем обветшало и находилось в крайне плачевном состоянии. За всё время существования театра к нему бесконечно что то пристраивали, пытались сделать более современным и улучшали. На фундаменте, стенах и даже на отделке интерьеров появились многочисленные трещины. Колонны из белого камня накренились почти на тридцать сантиметров. В конце концов, правительством Москвы было принято постановление о реконструкции комплекса, поскольку тянуть дальше было нельзя.

И всё таки практически каждый русский человек (да и иностранец тоже!), произнося это волшебное сочетание слов: “Большой театр”, подсознательно испытывал некий благоговейный трепет перед его величием. Белецкий не был исключением.

Не являясь особым поклонником оперы и балета, он, тем не менее, с огромным удовольствием сопровождал Кетеван, если ей нужно было забежать к тёте на работу в Большой   передать ключ или ещё что нибудь. Ему выписывали пропуск, и иногда он поднимался вместе с Кетеван в костюмерный цех, но чаще просто оставался ждать девушку, неспешно прогуливаясь по фойе театра и любуясь поистрепавшейся роскошью. Блеск, позолота, белый рояль, красные ковровые дорожки на раздвоенной парадной лестнице... Всё здесь дышало стариной и историей.

Как то раз, поджидая Кетеван, он стоял у подоконника и наскоро перечитывал конспект по истории русского театра, делая там пометки карандашом   готовился к завтрашнему семинару. Невдалеке зазвенел женский смех, и по лестнице легко вспорхнула стайка юных балерин. Мелкие сошки из кордебалета, но все, как на подбор, премиленькие. Белецкий задумчиво и почти неосознанно проводил их взглядом, прежде чем сообразил, что одна из балерин не последовала за подругами, а остановилась прямо напротив него, в упор рассматривая и широко улыбаясь.