Бедная… внучка…

Слово было безотчетное, не опробованное сознанием, и, не спросив дозволения, плавно и властно переместило Александру Ивановну в новый статус. Сердце неожиданно екнуло и вдруг отозвалось так громко и страстно, что пульс, столкнувшись с плачем, заложил барабанные перепонки.

Моя девочка…

Моя внучка…

Моя…

Забыла Александра Ивановна и про зарок не давать больше воли слезам, и про пирог в духовке забыла. Он, конечно, подгорел под укорливым оком Богородицы. А нездешний взор Христа не придал этому значения, ибо был направлен на разрешение более глобальных проблем. Хотя, возможно, он то и сыграл заглавную роль в развитии отношений двух Евиных дочерей – старой и малой. Нерасположение к внучке было забыто, и сколько бы потом ни ехидничала соседка Катерина о первоначальном отказе от малышки, Александра Ивановна каждый раз сильно возмущалась в смысле того, как люди все таки любят приписывать другим разные несуществующие подлости.

Вместо кроватки Александра Ивановна приспособила пока ванночку, в которой когда то спала и Танечка. Краснея мягкими щечками в кружевном чепце, внучка лежала в ванночке важная, гордая, как графиня Вишенка из дочкиной любимой детской книжки.

Теперь, приглядевшись, Александра Ивановна нашла, что внучка получилась красавица.

…И случилось так, что поначалу нежеланное крохотное существо, чье смертоносное рождение теперь криком утверждало свое право на жизнь и родственную причастность, восполнило горькую пустоту в бабушкиной душе. Опасаясь сглазить подаренную свыше значительность нового состояния, Александра Ивановна стала бояться говорить о внучке хорошо. Поэтому ворчала, на всякий случай:

– Худая шибко… Мешкотная… Не понять, в кого…

Но в душе была уверена в том, что ребенок пошел в ту интеллигентскую породу, которую она сама выбрала для продолжения рода, одноразово переступив через мораль и чужую жену.

Имя девочке дала – Алена, Аленка.

Аленка спала плохо, все ночи приходилось таскать ее на руках. Александра Ивановна совсем извелась с внучкой. Призванная утром на помощь Катерина, которая, кажется, знала все на свете и могла пальцем реку измерить, определила у ребенка пупочную грыжу. От этой напасти и производился неумолчный ор. Александра Ивановна легонько пощупала под бутончиком пупка – и точно, мягкий, будто воздушный, шарик катался внутри. Не дожидаясь патронажа, понесла внучку к участковому педиатру. Медсестра произвела разные манипуляции с измерением и взвешиванием, раз уж пришли. Чем то недовольная врачиха сразу же отмякла и заворковала, узнав о сиротстве девочки. Осмотрела ее и грыжу подтвердила, но ничего утешительного не присоветовала. Сказала лишь, что можно будет оперировать много позже, а до этого следует поберечь ребенка от излишних потуг.

– Или, – добавила, помедлив, – несите дитя к знахаркам. Если повезет, можно и без операции обойтись. Чего то они там заговаривают, и грыжа в самом деле вправляется, сама была свидетелем удивительных результатов…

Александра Ивановна хотела пожаловаться главврачу на противоречащую медицинским правилам врачиху, но внезапно подумала, что после явленной из сундука иконы жизнь, возможно, не зря обнаруживает свою мистическую сторону.

В больничном коридоре ее догнала медсестра и – надо же! – сунула втихомолку адрес какой то ворожейки.

– Так ведь она гадалка, – засомневалась Александра Ивановна.

– Ну и что, – зашептала медсестра. – Грыжи, говорят, тоже заговаривает. Только не выдавайте, где адрес взяли…

Александра Ивановна купила бутылку «Столичной» и, засунув ее за пазуху вместе с пакетиком денег, потащилась по обеденной жаре с закутанным в тонкое одеяльце ребенком на руках в противоположный конец города, на его знаменитую криминалом северную окраину.