В душе звенела та музыка, что рождалась в этом торжественно-чистом небе; и вольный степной ветер трубил, предвещая приход знакомой и загадочно новой бодрой поры.
Еще ранним утром Саня снова обзвонила всех шефов, напоминая о намеченном воскреснике. «Посмотрим, как мои медведи отзовутся. Поди, из берлог не вылезут», – думала она о станционных работниках. Но, вопреки ее предположениям, они собрались возле дежурки первыми.
– Солнышко небось попарит за день-то, – радостно щурясь и прикрываясь ладонью от лучей, говорил Сергунков.
– Оно, никак, тоже на воскресник вышло, – поддержал его Кузьмин, также прикрываясь пятерней от солнца.
И все, как по команде, стали смотреть на солнце, прикрываясь лопатами, фуражками, ладонями.
Собрались все обитатели станции: и многочисленные домочадцы Сергункова с дородной Степанидой во главе, и Шилохвостов со своей рыхлой шепелявой супругой, которую все звали Ферой, и Крахмалюк с выздоровевшей и все такой же беззаботной Ривой, стрелочники, сторожа. Пришла и Верка-кассирша с лопатой, в хромовых сапожках, и даже губы не забыла подкрасить.
С той памятной прогулки на Амур кассирша стала появляться тщательно одетой, особенно в присутствии Сани и Валерия. Саня принимала этот вызов молчаливо и держалась с ней официально, строго. Впрочем, нельзя было не обратить внимания на ладную Веркину фигуру, на полные красивые икры, обтянутые тонкими голенищами сапог. «Вырядилась. И это называется на работу, – неприязненно отметила про себя Саня. – Ну и шут с ней. Пусть старается для солдат… А наши-то скажи каким гуртом вывалили! – радовалась она, глядя на сослуживцев. – Вот тебе и единоличники!» И в то же время ей было неловко оттого, что она не верила в их энтузиазм и не понимала, откуда он появился.
– Чего, начальник, не ведешь нас? – крикнула глухая Поля, улыбаясь во весь рот. – Ай на солнце греться будем?
– Будто и не рады лишний раз погреться, – ответила Саня, испытующе глядя на собравшихся.
– Хватит, отогрелись, – отозвался Сергунков. – Вон уж зима на дворе.
– Смотри-ка, солдаты! – радостно крикнул Шилохвостов, подымаясь на цыпочки на рельсе. – Ай да Александра Степановна! Сагитировала.
На бугре из-за степного распадка показалась стройная колонна солдат. На плечах вместо винтовок они несли лопаты.
летела вместе с клубами дорожной пыли эта старая дальневосточная песня над пустынной желто-бурой степью, все выше и выше забираясь в поднебесье, где не было уже ни жаворонков, ни стрижей, где повисли одни лишь паутинки, как следы, оставленные белокрылыми стаями лебедей.
Возле дежурки солдаты сложили лопаты и рассыпались вокруг железнодорожников.
– Нам бы хоть по одной девчонке на отделение… для руководства, – крикнул кто-то звонким тенорком, и по солдатской толпе гульнул заразительный хохот.
– Эй, курносая! – обратился к Верке бровастый сержант. – Тебе сапог не жмет в коленке? Возьми мой кирзовый.
– Я портянки не умею накручивать, – обнажая в улыбке мелкие ровные зубы, отвечала кассирша.
– Не горюй, я тебе покажу, как это делается… Вечерком, потемнее…
И снова по толпе волной ударил хохот, заглушая последние слова сержанта.
– А что, может, и в самом деле разобьете своих людей по нашим бригадам? – предложил Сане подтянутый, щеголеватый лейтенант в сваленной набекрень фуражке. – И вашим легче будет, и нам с вами сподручнее руководить вместе…
– Нет, Александра Степановна, – возразил стоявший Сергунков. – Наши хотят работать отдельно. |