Генерал уважил, конечно: из-за стола вышел, Вере ручку поцеловал, мне тоже. Тьфу ты, совсем зарапортовался. Мне он руку пожал, конечно же. Ну, официант подбежал, тут всё на высоте, ждать не пришлось. Меню в таких папках подал, что только держись! Одной обложки килограмм, не меньше. Посмотрел я на это меню, даже перевернуть захотелось. Ничегошеньки не понятно. Вроде буквы наши, а слова… только отдельные понятные. Я чуть не рассмеялся вслух. Столько лет по лагерям – «селедка за решеткой по владимиро-центральски», «отбивная пробитая заточкой», картошка «век свободы не видать»… Вот это мне понятно. А тут…

Кирпонос, глядя на мои мучения, пришел на выручку. Говорит, мол, принеси-ка нам, дорогой товарищ, горячего да закусок каких попроще, без этих ваших финтифлюшек. И водки триста грамм, не на пьянку же собрались, а награду отметить.

Зато жена меня удивила, этого не отнять. Позвала официанта, давай ему допрос учинять. Дескать, а вот это у вас так? А это – сяк? А что скажете вот про это? Ну ладно, несите тогда вот это и это, а вот это чуть позже подадите. И все эти непонятные слова произносит будто сама их придумала! Вот это я понимаю, Вера Андреевна! Не хухры-мухры какие!

Ну, принесли всяких вкусностей, налили мы себе водочки, Вера винцо какое-то пьет, выпили за звезду – и так мне хорошо стало. Всё напряжение, которое целый день держало, отпустило. Будто нет войны. Вокруг народ отдыхает, вилки-ложки тарахтят, рюмки с бокалами звенят, в углу кто-то на рояле тихонечко что-то романтическое наигрывает.

И по второй налили, за мудрое руководство выпили, как без этого. Закусили. Михаил Петрович меня нахваливает, какой я хороший попался под его началом служить. Я на ус мотаю, чтобы в следующий раз, когда он немного по-другому мою работу оценивать будет, сравнить с чем было. Верочка смешные истории из врачебной практики рассказывает. То про мужика, который за один вечер три раза лампочку в рот засовывал, никак понять не мог, как так получается, что она назад не выходит. То про алкоголика, который жене звонил в расческу, считая ее телефонным аппаратом.

Хорошо сидим, короче. И вот откуда этот взялся? Только что не было – и нате, получите, хрен на блюде! Кирпонос как раз встал, отошел куда-то, Вера тоже пошла носик попудрить. Вроде перерывчик небольшой получился. И я сижу, жду, когда закуски продвинутся дальше и освободят место в желудке для горячего. И вдруг подходит к нашему столу мужик этот. Маленький какой-то, одна голова здоровенная. И пьяный вдрабадан. Такое впечатление, что у него уже, как в том анекдоте, капуста в горле плещется. Волосы темные, на лбу залысины. Выбрит плохо, небрежно. Щетина на верхней губе, такая, знаете, когда усы отпускают и с недельку уже не брил там, криво подровнена. А над ней нос крючковатый нависает. И костюм: видно, что дорогой, но уже сильно пострадавший в пьянках, весь в винных пятнах. Зато сорочка накрахмаленная, белоснежная, будто ему ее только что поменяли. А галстук – опять-таки, в голодное время из такого супчик сварить можно, наверное.

Подошел и стоит покачиваясь. Что-то в нем такое было, в этом головастике, растерянное, что ли? Будто он только что здесь оказался и не знает что дальше делать. Но тут мужик этот моргнул и снова превратился в прежнего пьянчугу.

– О, награду обмываем? – говорит он, всматриваясь в меня, будто резкость никак навести не может. – Это дело хорошее. Поздравляю, – и с совсем не пьяной ловкостью схватил наш графинчик с водкой, набулькал скоренько в схваченный бокал (Кирпоноса, кстати) грамм сто пятьдесят и выпил одним глотком. На весь этот фокус у него пара секунд ушла.

Я, если честно, офонарел. Пришли в такое приличное место, а тут забулдыга разгуливает, с чужих столов водку хватает. Прям привокзальная пивнуха.