– Вы не обижайтесь, товарищ…, - тут зрение его опять подвело, он пару секунд всматривался в мои петлицы, пытаясь разобрать звание, и продолжил: – Наверное подполковник… Я пьяный, конечно… Но просто не знаю, что делать, – он довольно громко икнул, – трезвым.

Да, думаю, кубари со шпалами в петлицах перепутать – это надо выпить немало. Хорошо, не наоборот, а то ведь в секунду разжалованный подпол мог бы и не сдержаться. Нам тут только мордобоя не хватало. Надо всё это на тормозах спустить, пока мои не вернулись.

– Давай, – говорю я как можно спокойнее, – иди дальше, дорогой товарищ. Выпил на дармовщинку и шагай куда шел.

– А я ведь, – пьяница еще раз опасно икнул и я снова подумал, что пора отвести его подальше, а то парадный китель у меня один, – член Союза советских писателей! Ува-ажаемый человек! Юрий Олеша! Не знаете? – и он, покачнувшись, схватился за край скатерти. Хорошо, я успел придержать ее, а то сейчас бы все наши вкусности на полу оказались.

Тут за головастиком, наконец, прибежали. Советского писателя крепко схватил под руку какой-то его приятель и пьянчужка сразу утратил интерес и к нашему столу, и ко мне. Он обнял своего спутника и начал сетовать на то, что князю «Националя» никакого уважения, что сейчас такое страшное время и его могут убить. «Разве что вилкой тебя тут убьют», – подумал я. Сколько их, этих тонко чувствующих натур, всю войну мужественно обороняли Ашхабад и Алма-Ату? Тоже мне, герои ташкентского фронта. Некоторые хоть работали: писали там что-то, кино снимали, а в основном вот так вот и гульбасили, переживая за себя, любимых. Ишь, не знает он, что трезвым делать. Я бы тебе занятие быстро нашел, засранец.

На этом приключение не кончилось. Через минуту буквально, как бы не раньше, подходит к нашему столу прелестная брюнетка, вся в каком-то блестящем зеленом платье, в ушах каменья, тоже зеленые кстати. Прическа – день, наверное, в парикмахерской сидела, всю эту красоту на голове соорудить. А на лицо вроде знакомая, может, видел ее раньше? И почти трезвая, что примечательно. Подошла уверенно, и без всяких предисловий говорит:

– Вы простите нашего товарища, это он лишнего выпил, не хотел вас обидеть, – улыбнулась так, знаете, приветливо, я невольно в ответ улыбнулся. – И разрешите вас поздравить с высокой наградой, товарищ старший лейтенант.

Ну я встал, понятное дело, поблагодарил, говорю, мол, ничего не произошло (и в самом деле, хлопнул водки советский писатель, да ветчиной зажевал, невелика потеря). И тут наконец-то вернулся комфронта. Увидел брюнетку эту, заулыбался как кот на сметану.

– Добрый вечер, Верочка Александровна, – начал петь Кирпонос, – какая приятная неожиданность, не ожидал даже, что вас тут увижу…

Дамочка тоже давай улыбаться. Видать, знакомцы, да не просто так здрасьте-прощавайте, а как бы даже у них чего не случилось в смысле каких-нибудь амуров. И продолжают они говорить друг дружке всякие приятности, на меня уже внимания никакого не обращая.

Вернулась моя жена, смотрит на меня – мол, что тут произошло, пока я отсутствовала? Что за баба? Я так же молча рукой показываю, потом объясню, погоди.

– Вера Александровна, познакомьтесь, – наконец комфронта вспомнил, что он не один. – Это тоже Вера, только Андреевна, жена моего адъютанта, Петра Соловьева.

Короче, оказалась эта самая брюнетка, дорогие друзья, ни много ни мало, а солистка Большого театра Вера Давыдова! Слыхали? Я тоже нет, оперу я как-то не очень хорошо знаю.