* * *

На улицах столицы трепетала дымка боязливого непонимания. Люди чувствовали — что-то произошло, что-то случилось, но что именно, никто понять не мог. Официальных сообщений не было — никаких, — и поэтому люди жадно ловили слухи, претендовавшие на достоверность (а как же иначе?). Одни говорили, что на радиотелецентр упал хонтийский баллистический снаряд, другие муссировали версию о пандейской смертнице, врезавшейся в здание на летающей платформе, начиненной взрывчаткой, третьи обвиняли в случившемся проклятых террористов-выродков (а кого же еще?). Из уст в уста передавались сведения о десятках тысяч жертв, и это в какой-то мере соответствовало действительности — погибших при взрыве и в самом деле было много, очень много. Но гораздо большее число смертей наступило от лучевого голодания: сердечная недостаточность, суицид, инсульт. Больницы были переполнены, и обитатели огромного города ждали, не понимая даже, чего именно они ждут.

Но самое главное: почти всеми подспудно ощущалось, что событие это из ряда вон выходящее и что за ним последуют серьезные перемены. И нельзя сказать, что мысль об этих переменах приводила в безудержный восторг всех от мала до велика. Да, монотонная серая жизнь в замкнутом (в искусственно замкнутом) пространстве, именуемом Страной Неизвестных Отцов, у очень многих вызывала неосознанное (трудно что-то осознавать под воздействием поля башен) глухое раздражение, однако и перспектива неясных перемен не порождала неуемной радости. Да, незримая длань Отцов давила, однако она же играла роль кровли, защищавшей от непогоды, пусть даже с кровли этой капало за шиворот и туда же падали иногда срывавшиеся с нее скользкие мокрицы. Взрыв телецентра смерчем сорвал эту крышу, но что будет дальше? Что прольется с неба над головой — тепло Мирового Света или струи ядовитого дождя? Конечно, мало кто из жителей столицы способен был мыслить такими философско-поэтическими категориями, но неопределенность будущего вызывала смутную тревогу у всех (и даже у тех, кто это будущее примерно себе представлял и пытался сделать его настоящим).

Растревоженный муравейник, думал Максим, наблюдая, как по встрепанным улицам перебегают редкие (большинство людей попрятались по домам, ошеломленные невиданной силы ударом депрессии) прохожие. Пришел большой дядя, ткнул палкой, сломал купол муравейника, и что теперь делать муравьям? Прятаться (а вдруг большой дядя придет снова и на это раз не порушит, а подожжет муравейник?) или дружно восстанавливать свое жилище по старой привычной архитектуре? А в роли большого дяди — я, и чувствую я себя не очень уютно, особенно после того ушата холодной воды, который вылил на меня Странник. Стоит исчезнуть липкой паутине отупляющего излучения, доказывал я, и все они тут же все поймут, воспрянут, сметут застенки, порвут оковы и так далее. И что же мы видим в городе? Ликующих толп, потрясающих воздух криками «Свобода! Свобода!», не наблюдается, и вряд ли можно ожидать появления этих толп. Практика сильно отличается от теории, тем более от теории восторженно-романтической, имеющей с реальностью очень мало общего. Нет, не зря Странник обозвал меня дураком и сопляком — прав он был, ой как прав…

Подобные мысли не способствовали уверенности в себе и в своих силах, и Максим постарался их задавить. Ничего, не боги горшки обжигают, сказал он себе, главное — Центра больше нет, а люди — они еще просто не проснулись, не вышли из дремотного состояния, но они обязательно проснутся, и я им в этом помогу. А сейчас надо как можно быстрее сделать то, ради чего мы едем в город.

Бронированный транспортер с эмблемой Департамента специальных исследований с урчанием прокладывал себе дорогу — зачастую в буквальном смысле слова. Удар депрессионного поля оставил после себя хаос и мусор, в том числе множество брошенных автомобилей.