Катенька пожала плечами и выпустила облачко сигаретного дыма.

— Я надеялась, что тебе придет что-нибудь в голову. Я перелопатила гору газет — никаких личных связей, только это. — Она передала ему копию статьи и снимок, который нашла в «Ленинке».

— Не думаю, что это нам сильно поможет…

Максим взял статью со снимком, внимательно изучил и присвистнул.

— Иван Палицын. Я знаю, кто это. Ветеран НКВД, который исчез вскоре после того, как вышла эта статья. Он был большой шишкой в тридцатые годы, но его не упоминают ни в мемуарах, ни в воспоминаниях. Ничего не сообщалось о его аресте, и мы не знаем, что с ним произошло.

— Но как нам это может помочь?

— Никогда не знал, что Сатинов и Палицын были друзьями, а они должны были быть очень близкими друзьями, их дружба всем известна, если даже Сталин упоминает о ней в «теплой товарищеской беседе». Может, это тупик, но ты нашла ниточку к прошлому Сатинова. Разве не об этом он тебе говорил?

Внезапно Катенька ощутила волнение. Грохот музыки, болтовня других посетителей бара — все, что окружало ее, отодвинулось куда-то далеко-далеко. Она могла думать в этот момент об одном — о Розе и ее загадочной семье.

— Неужели этого достаточно, чтобы он стал со мною разговаривать? — удивилась она.

— Думаю, тебе нужно еще немного покопаться, чтобы удостоверится, — медленно проговорил Максим. — У тебя есть фамилия — Палицын. Запроси его дело в архивах КГБ — я помогу — и выясни, что с ним произошло, была ли у него семья, дети. Это самое простое. Потом иди к Сатинову. Доводилось работать в архивах?

— Архивы я люблю, — ответила Катенька, обхватывая себя руками.

— За что?

— Ощущаешь дух жизни. Я сидела в Государственном архиве, держала в руках любовные послания Екатерины и Потемкина, страстные записки, пропахшие ее духами, орошенные его слезами, когда он лежал, умирая, в степи.

Максим усмехнулся.

— В КГБ совсем другие архивы. Там такие страдания! Нацисты знали, что поступают неправильно, поэтому все уничтожили; большевики были уверены в своей правоте, поэтому все сохранили. Нравится тебе или нет, но ты русский историк, искатель потерянных душ, а в России правда всегда написана не чернилами, а кровью невинных. Эти архивы священны, как Голгофа.

В шелесте страниц слышен плач детей, грохот поездов, эхо шагов в подвалах, одиночный выстрел из нагана, дуло которого выплевывает девять граммов свинца. У нас в России каждая бумажка пропитана кровью.

8

Два дня спустя Катенька вышла из гостинцы «Москва», в которой остановилась, и пошла вверх, мимо Кремля, Большого театра, гостиницы «Метрополь», к Лубянке.

Толпы служащих выплескивались из метро и текли мимо киосков, набитых журналами с яркими глянцевыми обложками. Потоки машин обтекали середину площади с опустевшим цоколем памятника Дзержинскому. И вот перед нею выросла громада штаб-квартиры КГБ — несокрушимый замок из розового и серого гранита, наполненный бесчисленными кабинетами, архивами, переходами и темницами. С 1917 года это здание бывшей Российской страховой компании превратилось в оплот бесстрашных, безжалостных и неподкупных рыцарей Коммунистической партии. Этот оплот существовал под различными наименованиями — ЧК, ОГПУ, НКВД, КГБ, — теперь появились новые внушавшие омерзение буквы, однако Катенька понимала одно: КГБ уже никогда не будет господствовать в России.

Она не хотела сюда идти, любой русский избегает Лубянки — национального склепа. Но стоило ей припомнить свой телефонный разговор с Розой, как она ускорила шаг. По телефону Роза не стала обсуждать Катенькины открытия, но попросила продолжить поиски… Если бы только Катенькин отец узнал, что ее исследование приведет на Лубянку, он бы никогда не позволил ей согласиться на эту работу.