— читала Катенька надпись на памятнике,

Стихи Пушкина ее успокоили, придали уверенности.

Мотоцикл въехал прямо на тротуар. Максим стянул свой шлем с рогами и поцеловал Катеньку в своей фамильярной манере.

— Ты выглядишь расстроенной, — заметил он, беря ее за руку. Давай посидим на солнышке, ты мне все расскажешь.

Когда они уселись, Катенька рассказала ему о своей поездке в Тбилиси, о ночи у постели Лалы, о том, что Роза — Сашенькина дочь. Потом о своей недавней встрече с сотрудниками бывшего КГБ.

— Ты отлично потрудилась, — заверил ее Максим.

— Я поражен! Но позволь, я кое-что тебе объясню. Софья Цейтлина сказала, что в органах ей сообщили: Сашеньку осудили на десять лет без права переписки.

Обычно так говорили, когда речь шла о высшей мере наказания.

Катенька обомлела.

— А как же бывшая зэчка, которая уверяла, что видела Сашеньку в лагере в 1950-х?

— КГБ любило запутывать таким образом людей. В деле сказано, что Мендель умер от «сердечного приступа». Еще один эвфемизм. Это означает — он умер во время допроса: его забили до смерти.

— Значит, эти документы написаны особым языком? — спросила Катенька.

— Боюсь, что да. В период репрессий было много случайностей, но в то же время в том мире не было простых совпадений: все связано невидимыми нитями. Нужно лишь их найти. «Направить дело Палицыной в ЦК ВКП(б)», — повторил он. — Я знаю, что это означает. Поехали со мной. Садись.

Катенька забралась на его черный мотоцикл, натянула джинсовую юбку на колени. Вокруг хрипели бесчисленные моторы, Максим маневрировал в беспорядочном транспортном потоке. Он вырвался на Тверскую, круто свернул налево у памятника основателю Москвы Юрию Долгорукому, затем — вниз с крутого холма. Катенька закрыла глаза и подставила лицо свежему ветру, который неистово трепал ее волосы.

Они остановились у бетонного корпуса брежневских времен с замызганным стеклянным фасадом и потемневшим фризом с барельефами Маркса, Энгельса и Ленина над вращающимися дверями.

Максим ловко соскочил с мотоцикла, снял шлем и пригладил волосы. Так он больше походил на «металлиста» восьмидесятых, чем на историка. Он первым вошел в прохладный мраморный вестибюль, Катенька за ним. В вестибюле лепились торговые точки, где продавали компакт-диски «Бон Джови», кепки и шляпы, перчатки — почти как на толкучке в былые времена. Но в глубине вестибюля, у лифтов, охраняемых двумя совсем юными солдатиками, стоял мраморный бюст Ленина. Макс предъявил свой читательский билет, Катенька — паспорт. Взамен паспорта ей выдали разовый талон.

Максим повел ее вверх по лестнице. Мимо столовой, где было душно и пахло борщом, к лифтам, которые с пыхтением доставили их еще выше, — Катенька не успела даже оглянуться, как Максим завел ее в читальный зал со стеклянными стенами и удивительным видом на Москву.

— Нет времени любоваться крышами, — прошептал он, когда старые коммунисты неодобрительно посмотрели на них, оторвавшись на время от документов. — У нас есть тут местечко.

Они сели в уголке, закрытом от посторонних глаз стеллажами с книгами.

— Жди здесь, — велел он. Она с улыбкой слушала, как громко скрипит при ходьбе его байкерский прикид.

Через минуту он вернулся с кипой коричневых папок и сел возле Катеньки. От него приятно пахло кожей, кофе, бензином и лимонным одеколоном.

— Это, — прошептал он, — партийный архив.

Видишь эти папки с шифром 558? Это личный архив Сталина. Официально он закрыт, и не думаю, что его когда-нибудь откроют. — Он бросил ей первую папку.