Я выпрямляюсь и неторопливо надеваю колпачок на маркер. Еда в горах варится долго, и успеть можно многое. Караша я поставила на веревку, а Суйлу просто спутала: никуда от своего братана не денется. Теперь они дремлют морда к морде. Дров полно; не отходя от стоянки, я наломала такую кучу отсохших кедровых веток, что хватит просидеть всю ночь. Хорошо, что стоянка охотничья, в стороне от главных троп. На тех, где мы стоим с группами, за дровами приходится ходить за полкилометра, а мертвые ветки на ближайших деревьях обгладывают мгновенно.

Яркий, почти бездымный огонь отбрасывает нервные тени; над ним чернеют чайник и котелок. Две одноместные палатки стоят по разные стороны кедров. Посмотришь издали – нормальный лагерь маленькой группы, а не дурдом на выезде.

Тень побольше заслоняет костер, пульсирует, сокращаясь и вытягиваясь.

– Готово! – доносится слабый крик Аси.

* * *

Гречка все-таки отдает затхлостью.

– Подожди. – Я закапываюсь в сумку со специями.

– Да зачем…

Извлекаю пару пакетиков, подсыпаю в котелок. Ася недоверчиво тянет носом. Я отсаживаюсь на дальний конец бревна: там, где сидит Ася, пованивает тухлой кровью. Через столько лет запах остаться не мог, но я все-таки чую его.

Запах тухлой крови и чего-то еще, невыносимо притягательного и утраченного навсегда.

(кровь забивается под ногти волокна мяса застревают в зубах так вкусно почему так вкусно не хочу перестань не могу остановиться)

Может, кто-то уже в этом году разделывал здесь марала или козла. Я поспешно закидываю в рот ложку гречки, и запахи усяньмянь и сушеного чеснока приглушают самый прекрасный на свете привкус в сердцевине вони. Ася сгребает с бревна горстку липких листочков черной смородины, бросает в кипящую чернильно-черную жижу в чайнике. Сдвигает его в сторону от огня. Смородина пахнет оглушительно, и это помогает.

– Я не сумасшедшая, – сердито говорит Ася.

Мигом забыв про запахи, я стираю с лица даже тень сомнения и медленно киваю.

– Я не сумасшедшая, – повторяет Ася чуть спокойнее. – Я просто очень устала.

– От чего?

– От всего, – отрезает Ася и тут же слабо улыбается, извиняясь. – Не хочу возвращаться. Не хочу даже думать о возвращении туда. Вниз…

– Но тебя, наверное, ждут, – осторожно говорю я.

– Нет, – резко отвечает Ася. Слишком резко. С неожиданным любопытством спрашивает: – А тебя?

Я неопределенно машу рукой.

– Это другое дело. На базе сейчас все на ушах стоят, само собой, из-за нас обеих. Но дома… Я же работать уехала. До августа никто искать не будет. Связи нет, в деревню спускаться некогда, все такое.

– На базе же есть вайфай.

– Ага, есть, – усмехаюсь я и тут же думаю: зря. Как будто подзадориваю.

– Тогда ты, может быть, понимаешь. Там – безнадежность. Здесь… – Она поводит рукой, зажав в кулаке забытую ложку. – Здесь надежда и не нужна, это все не про нее. Здесь что-то очень хорошее, самое хорошее в жизни – совсем рядом, вот оно, под носом. Только в руки не дается, все время что-то мешает.

Ясен пень, мешает, спасибо тебе за деликатность, девочка. Костя говорил тебе, когда и куда идти. Генчик говорил тебе, когда и как общаться с конем. Я говорила тебе, что и когда есть…

– Не счастье, нет, – задумчиво говорит Ася уже как будто сама себе. – А главное – можно обо всем забыть, обо всем… волноваться только о погоде… А счастья, наверное, вообще нет, но я надеялась… но не вышло.