|
Надо было подумать, надо было эскизы, да что уж теперь; я годами таскала эти маркеры ради сто лет назад задуманной шутки, но всегда было некогда, не до того, неуместно, не заставлять же группу ждать, я бы и догнала потом, но – с напарником договариваться, туристам объяснять, но – погода дерьмо, но – нет сил… Не включая головы, я приседаю на корточки. Два маркера в зубах, один пляшет в руке, поменять, еще раз поменять… По синевато-серому излому мелкозернистого гнейса бежит рыжий марал с буйно завитыми рогами; за ним, уткнувшись носом в тропу, идет волк. Я окружаю их кривым орнаментом: точки, палочки, зигзаги, как рука ляжет, как (кто-то) на душу положит. Встаю рассмотреть, что вышло.
Вышло неплохо. Рисунок лег на камень так, будто был здесь всегда. Немного запылится, затрется – и можно дурить туристам головы. Или не говорить ничего, не показывать, а если вдруг заметят и спросят – удивляться. Пусть дурят себе головы сами. Так даже лучше. Тихо хихикая сама с собой, я возвращаюсь к коню, так и дремлющему на месте, к термосу, к прогоревшему уже костерку. Закуриваю, отпиваю наконец кофе. Острое каменное ребро давит на копчик, и я ерзаю, пристраиваясь поудобнее. Заметив движение, снова свистит сурок. Хорошо бы разрисовать еще несколько камней, но это уж как выйдет… А ведь если бросить сейчас эту дуру и двинуть на базу, можно будет пару-тройку раз притормозить. Время никто не засекает и над душой не стоит. А там – пусть Костя едет уговаривать. Взрослая тетка, ничего с ней за пару дней не сделается. Да какой там дней – часов: ведь нас давно ищут. Странно, что я об этом забыла. Ищут ведь. Следы, ведущие на верхнюю тропу, не заметили – а если и заметили, то не поверили в такую глупость, – так что шарят под Замками, самое дальнее – в Муехте. По-хорошему, надо идти туда, чтобы не тратили время и нервы зря. Если сейчас развернусь – через час-другой наткнусь на кого-нибудь из своих, и на этом все закончится. Может, поэтому и забыла… Я втягиваю носом горечь кофе, дыма, отдаленного дождя, раздавленных копытами корней. Смотрю, как Ася упорным муравьем ползет через долину. Далеко уже ушла – Карашу придется постараться, чтобы догнать. Ах да, нас самих скоро догонят. Опять забыла… Да просто не хочу помнить. Может, мне все это нравится. Дозорный сурок свистит еще раз и замолкает – видно, наконец счел меня безопасной частью пейзажа. * * * Наверное, в Аккае недавно прошел ливень и начисто замыл старые следы: тропа кажется нехоженой, и отпечатки копыт Суйлы бросаются в глаза. Они ведут в сторону ущелья, к ближайшей стоянке, которой почти не пользуются: она всегда или слишком близко, или слишком далеко, смысла нет. Даже странно, что Суйла ее знает. Но хорошо, что он свернул: я уже не чую отдавленной об седло задницы, зато начинаю чувствовать колени. Страшно хочется есть, но об этом я стараюсь пока не думать. Где-то в арчимаках болтаются несколько квадратиков шоколада, немного растительного масла и – насмешкой – два десятка пакетов и пакетиков со специями. Я пересекаю небольшое болотце; Караш давит копытами пучки дикого зеленого лука; лук пахнет. Нет, об этом пока лучше не думать. Ивняк сменяется березой по колено, синими всплесками горечавок на проплешинах, с которых едва стаял снег. Появляются редкие группы низкорослых кедров, мягкие бугры и между ними – круглые карстовые ямы с черными торфяными лужами на дне, в изумрудной оторочке осоки. Тропа превращается в условный пунктир. Несколько раз я замечаю следы косули, и старые, и совсем свежие. Звери ходят здесь чаще, чем люди. По правую руку темнеет группа кедров побольше. Я хорошо помню стоянку под ними, но след ведет мимо, и Караш, не повернув головы, проходит мимо, даже не пытается потянуть меня к месту, где его наконец ждет отдых. След Суйлы уводит прочь от знакомой тропы. |
