— Ну, теперь вы можете это сделать!

— Да, и я это сделаю. Я буду мстить, но по-другому. Если бедняга еще жив, я буду оказывать ему поддержку. За каждый полученный от него удар — а вы можете представить себе, что их было немало — я дам ему марку, а то и целый талер.

— Это бы мне понравилось, и я от всей души желал бы, чтобы этот сапожник был жив. Ваша история начинает интересовать меня, а вот начало было весьма печальным.

— Продолжение ее будет не намного лучше. В старой полотняной куртке, в полотняных брюках, какой-то ветхой шапке и деревянных башмаках я, прося милостыню, добрался до окрестностей Магдебурга.

— Боже милостивый! Но это же почти невозможно, чтобы во время такого продолжительного пути вас не увидел никто из полицейских, а уж тогда бы он непременно задержал вас!

— О, я был хитер; меня никто не мог поймать. Когда я чуял опасность, я никому не показывался на глаза, предпочитая голодать.

— И вы всегда находили людей, которые готовы были кормить вас и не задерживали?

— Да. Я заходил всегда только в самые бедные дома. Часто меня принимали подмастерья, которые, правда, смеялись надо мной, но не выдавали полиции. Наоборот, они кормили меня хлебом и давали добрые советы. Но я все же не мог долго вынести такой жизни, таких скитаний.

День ото дня мне становилось все хуже, пока наконец где-то за Магдебургом я не остался лежать посреди дороги. От голода, упадка сил я не мог двигаться дальше и зарылся в сугроб, чтобы там окончить свои дни. Я знал, что там наверняка замерзну. И я сейчас же заснул. Я проснулся оттого, что подо мной скрипели тяжелые колеса. Над собой я увидел брезент повозки; сам я лежал на теплой соломе и был прикрыт двумя толстыми попонами. Через какое-то время с передка повозки на меня взглянуло широкое, покрасневшее от мороза лицо. Возница увидел, что я открыл глаза, и спросил:

— Ты ожил, паренек? Откуда ты идешь?

— Из Саксонии.

— А куда направляешься?

— В Америку.

— Великолепно! А что на это скажет твой отец?

— Ничего. У меня его нет.

— А твоя мать?

— Ей не до меня. Она каждый день напивается допьяна.

— А чем ты, собственно говоря, занимался?

— Я — сапожный подмастерье.

— Как тебя зовут?

— Конрад.

— Хорошо! Теперь слушай, что я тебе сейчас скажу! Вот там, возле тебя, висят в корзинке хлеб и сыр: можешь поесть, сколько в тебя влезет. Потом заройся в солому поглубже и не вылезай оттуда до тех пор, пока я сам тебя не вытащу!

После этих слов человек исчез. Повторять про корзинку второй раз мне было не надо. В ней я нашел половину краюхи хлеба и большую головку сыра — всю эту еду я умял без остатка. Потом я залез под попоны, зарылся в солому и быстро заснул. Когда я проснулся, была глубокая ночь. Человек, говоривший со мной днем, лежал рядом со мной в повозке, которая остановилась посреди деревни, прямо на дороге.

— Парень, ты, однако, был голоден! — сказал он. — Да и спать ты горазд! Заметил ли ты, что мы несколько раз останавливались?

— Нет.

— Значит, ты хочешь в Америку? Ну, тогда ты попал очень кстати, потому что я тоже направляюсь за океан.