— Ни один командир не покажет врагу то, что вы желаете увидеть, — оборвал я их. — Да к тому же пройдет то время, которое я вам выделил, значит, у меня есть полное право открыть огонь. Но я уважаю ваше стремление все изучить получше и знаю, что спасения для вас нет, поэтому пусть ваше желание исполнится. Виннету, великий вождь апачей, возьмет вас под свое покровительство, чтобы с вами не произошло ничего плохого. Идите же, но возвращайтесь не позже чем через четверть часа; тогда вы сообщите мне свое решение. Но это станет последней отсрочкой, какую я вам могу предоставить.

Они повернулись, чтобы следовать за Виннету, ставшим их проводником. Они прошли вдоль всей линии наших постов, в том числе и по лесу. Когда они возвратились, предрассветный сумрак уже начал борьбу с лунным светом. На лицах троих юма также виднелись следы внутренней борьбы, которую они хотели бы скрыть, но не могли этого сделать — это была борьба между своей гордостью и сознанием неизбежности происходящего. Некоторое время они молчали, потупив взоры, потом тот, кто уже говорил раньше, сказал:

— Олд Шеттерхэнд находился в наших руках, однако с ним ничего не случилось. Неужели теперь он решится расправиться с юма?

— За то, что со мной ничего не случилось, мне вас благодарить нечего. Да и что стоят слова! Пусть старейшие воины-юма скажут мне, что они решили!

— Мы согласились, что Большой Рот, наш вождь, принял единственно верное решение. Стволы ваших ружей нацелены на нас со всех сторон, а наши лошади, на которых мы могли бы вырваться из окружения, уведены вами, пока мы спали.

— Так вы сдаетесь?

— Мы считаем себя твоими пленниками.

Он особенно подчеркнул слово «твоими», что было сделано не без причины. Он хотел быть моим пленником, потому что я обещал их отпустить.

— Теперь вы должны сдать оружие, но по одному. Никто не должен выходить из лагеря, пока сдающий оружие воин не вернется.

— Можем ли мы, по крайней мере, оставить свои амулеты?

— Великий дух позволил, чтобы вы попали в наши руки. Его лик отвернулся от вас, и теперь ваши амулеты ничего не стоят, но я не хочу так сильно унижать и обижать вас. Вы можете сохранить свои калюме и «лекарства».

Безусловно, это было большим облегчением для самолюбивых воинов. Если даже случайная потеря «лекарства» считается тяжело восполнимой потерей, то передача индейцем победоносному врагу «лекарства», да к тому же еще и калюме, является несмываемым позором.

Старейшие воины собрались возвращаться в лагерь. Но едва они прошли десять или пятнадцать шагов, тот, кто вел со мной переговоры, остановился, обернулся и посмотрел на меня. В его взгляде читался явный призыв подойти к нему, потому что он хотел еще что-то сказать мне. Я предполагал, о чем он заговорит, и подошел к нему.

— Пусть Олд Шеттерхэнд простит, что я задерживаю его, — сказал он. — Я знаю, что оба других вождя не смогут меня услышать.

— Говори, но будь краток!

— Правда ли, что Олд Шеттерхэнд собирался тайно освободить нас?

— Да, если ваш вождь выполнит свое обещание.

— Какое?

— Он не разрешил мне говорить вам об этом.

— А если он не выполнит это обещание?

— Тогда я буду считать, что не давал своего.

— Тогда мы ему скажем, что он не сдержал своего слова. Хуг!

После этого скрепляющего обещание слова он собрался было идти, но еще раз остановился и спросил:

— Куда вы нас отведете?

— Это мы еще не решили.