И вот я добрался до того места южной стены, где ручей вытекал на волю, и погрузился в воду. Идти было довольно удобно; мне даже не пришлось подныривать под стену, я только немного нагнул голову.

С той стороны ограды было светло почти как днем. Горело много костров, возле которых суетились мои соотечественники, занятые приготовлением ужина. Над угольями костров висели и вялились куски мяса. Я видел, что закололи много коров и свиней, запасая продовольствие впрок.

Большой свет не благоприятствовал моим целям, однако он мог помочь мне найти Геркулеса. Он, как обычно, отделился от других и прогуливался в некотором отдалении, покуривая трубку. Но все же вокруг находились люди, и мне никак нельзя было подобраться к нему незамеченным; приходилось набраться терпения и ждать.

Переселенцы были в хорошем расположении духа. После ужина они даже принялись петь, и, разумеется, прежде всего именно ту песню, которая была необходимее всего; когда немец весел, он, известное дело, поет: «Я не знаю, отчего это мне так грустно». Еврей Якоб Зильберберг пел, как я видел, вместе со всеми. А вот его дочери прекрасной Юдит со всеми не было.

Геркулеса пение тоже не привлекало; он все дальше и дальше уходил от поющих, невольно приближаясь ко мне. Он казался возбужденным, что я заметил по его торопливым шагам и резким движениям. Может быть, он опять злился на Юдит? Асьендеро не было видно, Мелтона и Уэллера-старшего — тоже. Однако время от времени показывался надутый мажордом.

После довольно продолжительного времени мысли Геркулеса, казалось, приняли направление, благоприятное для меня, стоявшего по грудь в воде. Он медленно пошел к ручью и остановился возле воды, шагах в пятнадцати от меня. Теперь надо было дать себя заметить, да так, чтобы его изумление не выдало меня. Я вполголоса произнес его имя. Он насторожился и прислушался, очень удивляясь, что никого не видит. Я повторил его имя вновь, прибавив еще и собственное:

— Не пугайтесь! Я стою здесь, в воде, и зову вас. Мне необходимо поговорить с вами. Подойдите ближе!

Он выполнил мою просьбу, но очень медленно. Ему показалось странным разговаривать с человеком, стоящим в воде. Я распрямился, и отблеск костра попал на мое лицо; тогда он узнал меня и сказал, конечно, очень тихо:

— Вы здесь? Это на самом деле вы? Возможно ли такое! Вы стали водяным или просто ловите рыбу?

— Ни то, ни другое. Садитесь сюда, в траву! Если вы останетесь стоять, нас заметят.

Он присел и сказал:

— У вас есть все основания скрываться. Если вас увидят, то вам будет плохо из-за Мелтона.

— Почему это?

— Вы же напали на него сзади и ограбили! Вы отняли у него оружие и деньги. С большим трудом ему удалось унести ноги, но по дороге, в темноте, он упал с лошади и вывихнул обе руки.

— Ах… так!

— Да… так! А тут еще выясняется, что вы украли лошадей.

— Последнее, конечно, верно, хотя я сам, собственно говоря, не воровал лошадей. Я просто нанял конокрадов!

— Ну что вы за человек! Однако шутки в сторону! Где вы болтались и как случилось, что вы не смогли получить здесь место бухгалтера?

— Не получил, потому что не захотел, а скрываться мне еще придется некоторое время в окрестностях асиенды.

— Зачем? Ваше недоверие не рассеялось?

— Нет, и у него есть хорошее обоснование. Мои предположения стали реальностью. На асиенду собираются напасть индейцы…

— Сюда могут прийти краснокожие! Они очень удивятся, когда очутятся между моих кулаков.

— Не шутите с этим; я говорю вполне серьезно.