— А Дюкет? Из-за чего у него вышла ссора с Крепином?

— Люди не любят ростовщиков. Крепин же поймал в свои сети не только Дюкетов.

Она потупила взор.

— Наверно, Крепин заслужил то, что получил, — тихо произнесла она. — Время от времени я предостерегала его, но он только смеялся в ответ.

Она умолкла и сидела тихо, теребя застежку шелковой перчатки.

— Это все?

Элис кивнула.

— Пока да, — сказала она, потом поднялась и подошла к большому сундуку, стоявшему в дальнем углу кухни. Она достала из него флейту и принесла ее Корбетту. — Ваш визит, господин чиновник, расстроил меня. Меня печалит и злит дурацкая смерть двух знакомых мне мужчин. Однако флейта всегда помогает мне успокоить волнение души и тела.

Корбетт застыл как зачарованный. Флейта была будто приветом из далекого прекрасного времени, которое исчезло в погребальном огне. В него он бросил тогда разбитую флейту. Не помня себя, он протянул руку и взял флейту, нежно провел ладонью по гладкому дереву, как будто это было личико его давно умершего и вдруг вернувшегося малыша. Приложив флейту к губам, он заиграл задушевную, горько-сладостную мелодию, наполнив ее звуками кухню. Хью играл и чувствовал на лице теплое солнце Сассекса, видел смеющееся, танцующее дитя и прислонившуюся к стене жену, которая, сложив руки на груди, улыбалась им обоим. Он играл, не обращая внимания на горячие слезы, которые текли у него по щекам. Потом все исчезло. Ни музыки, ни видения. Опять он был наедине с прекрасной женщиной, внимательно глядевшей на него.

Корбетт аккуратно положил флейту на стол, поклонился, ни слова не говоря, вышел из кухни, пересек зал и оказался на холодной темной улице. Он напрочь забыл о своем расследовании: старые раны открылись и снова стали нарывать. Но от его взгляда не укрылись грязь на улице, кучи мусора. На стене были видны винные пятна, бродячая собака принюхивалась к вонючей мертвой крысе, и попрошайка, едва прикрытый лохмотьями, весь в язвах и струпьях, прятался за углом от холода и от жизни. Конечно, не следовало браться за флейту, ведь прежде этот мир был более или менее упорядочен, рассортирован и заперт, как в архиве Кувиля. В нем не было ничего хорошего, но и не было ничего безобразного. А теперь он чувствовал, как к нему возвращаются кошмары, и вспоминал свою страшную жизнь сразу после смерти жены в те месяцы, что он провел в прохладных сумерках сассекского монастыря. Он уже был готов покинуть Патерностер-роу, как ощутил прикосновение чьей-то руки к своему локтю, обернулся и узнал подавальщика из «Митры». Парень протягивал ему флейту.

— Хозяйка, — сказал он, — наказала отдать ее вам. Она просила вас прийти и поиграть ей еще разок.

Корбетт кивнул и, сжимая в руке флейту, исчез в темноте.

6

Корбетт узнал у коронера имена трех караульных, чей пост был рядом с церковью Сент-Мэри-Ле-Боу, и решил допросить их на другой день после разговора с Элис. Все трое были торговцами и держали собственные лавки в Чипсайде. Все трое слово в слово повторили один и тот же рассказ, и Корбетт не усомнился в их искренности. Во второй половине дня посланец от помощника городского шерифа отправил их нести дозор перед входом в церковь Сент-Мэри-Ле-Боу, и это был именно тот день, когда Лоренс Дюкет бежал в церковь за спасением. Они собрались перед вечерней, вошли в церковь и увидели, что Дюкет крепко спит на алтаре. При них он пошевелился, проснулся, после чего они отправились на улицу.

Когда на других церквях зазвонили к вечерне (колокола на церкви Сент-Мэри-Ле-Боу молчали из-за присутствия в церкви Дюкета), пришел священник и запер дверь. Караульные удостоверились в том, что дверь надежно заперта и снаружи и изнутри, и договорились, что будут действовать как обычно — один спит, двое бодрствуют.