Одни лишь черти, Вий да ведьмы и русалки,

Попавши в плен к писателям modernes,

Зачахли, выдохлись и стали страшно жалки,

Истасканные блудом мелких скверн…

Ах, милый Николай Васильич Гоголь!

Как хорошо, что ты не можешь встать…

Но мы живем! Боюсь — не слишком много ль

Нам надо слышать, видеть и молчать?

И в праздник твой, в твой праздник благородный,

С глубокой горечью хочу тебе сказать:

«Ты был для нас источник многоводный,

И мы к тебе пришли теперь опять, —

Но «смех сквозь слезы» радостью усталой

Не зазвенит твоим струнам в ответ…

Увы, увы… Слез более не стало,

              И смеха нет».

Modernes — Модернистам (франц. ). (Ред. )

Стилизованный осел

Голова моя — темный фонарь с перебитыми стеклами,

С четырех сторон открытый враждебным ветрам.

По ночам я шатаюсь с распутными, пьяными Феклами,

По утрам я хожу к докторам.

Тарарам.

Я волдырь на сиденье прекрасной российской словесности,

Разрази меня гром на четыреста восемь частей!

Оголюсь и добьюсь скандалёзно-всемирной известности,

И усядусь, как нищий-слепец, на распутье путей.

Я люблю апельсины и все, что случайно рифмуется,

У меня темперамент макаки и нервы как сталь.

Пусть любой старомодник из зависти злится и дуется

И вопит: «Не поэзия — шваль!»

Врешь! Я прыщ на извечном сиденье поэзии,

Глянцевито-багровый, напевно-коралловый прыщ,

Прыщ с головкой белее несказанно-жженой магнезии,

И галантно–развязно–манерно–изломанный хлыщ.

Ах, словесные, тонкие–звонкие фокусы–покусы!

Заклюю, забрыкаю, за локоть себя укушу.

Кто не понял — невежда. К нечистому! Накося — выкуси.

Презираю толпу. Попишу? Попишу, попишу…

Попишу животом, и ноздрей, и ногами, и пятками,

Двухкопеечным мыслям придам сумасшедший размах,

Зарифмую все это для стиля яичными смятками

И пойду по панели, пойду на бесстыжих руках…

Недоразумение

Она была поэтесса,

Поэтесса бальзаковских лет.

А он был просто повеса,

Курчавый и пылкий брюнет.

Повеса пришел к поэтессе.

В полумраке дышали духи,

На софе, как в торжественной мессе,

Поэтесса гнусила стихи:

«О, сумей огнедышащей лаской

Всколыхнуть мою сонную страсть.

К пене бедер, за алой подвязкой

Ты не бойся устами припасть!

Я свежа, как дыханье левкоя,

О, сплетем же истомности тел!..»

Продолжение было такое,

Что курчавый брюнет покраснел.

Покраснел, но оправился быстро

И подумал: была не была!

Здесь не думские речи министра,

Не слова здесь нужны, а дела…

С несдержанной силой кентавра

Поэтессу повеса привлек,

Но визгливо-вульгарное: «Мавра!!»

Охладило кипучий поток.

«Простите… — вскочил он, — вы сами… »

Но в глазах ее холод и честь:

«Вы смели к порядочной даме,

Как дворник, с объятьями лезть?!»

Вот чинная Мавра. И задом

Уходит испуганный гость.

В передней растерянным взглядом

Он долго искал свою трость…

С лицом белее магнезии

Шел с лестницы пылкий брюнет:

Не понял он новой поэзии

Поэтессы бальзаковских лет.