— Господи, как они меня тащили! — рассмеялся Поленов.

— Кто? Куда?

— Бедуины. На пирамиду Хеопса. Двое тянут за руки, двое подсаживают в зад. Не восхождение, а полет. Да, были мы на том великом верху. Вид, я тебе скажу, замечательный. Изумрудная долина, Нил, хребет Мокотали, море подвижных песков. А внутри пирамиды — нехорошо. Душно, темно, коридоры наклонные, скользко… Но знаешь, Савва, что более всего удивило меня. Бедуины признают русских за людей, за равных себе. Инглизы для них — полулюди.

— Все понял. Ты сделаешь эскизы. — Савва Иванович снова пожал руку Василию Дмитриевичу. — О, я теперь на шкуре своей испытал, что это такое — подлинное искусство. Каково ему служить.

На другой день Поленов приехал на Садовую с новым учеником. Жгучий брюнет, глаза веселые, в них озорство.

— Константин Александрович Коровин. «Аида» — это по его плечам. Выдюжит.

Савва Иванович ничего не сказал, посмотрел на молодого человека доброжелательно, а на Поленова с досадой. Пошли в столовую пить чай.

Савва Иванович был переполнен чувствами от спектаклей мейнингенцев и спешил поделиться своими восторгами:

— Какого они Шекспира привезли! Я был на «Орлеанской деве». Есть там сцена: английские послы в присутствии придворных оскорбляют короля. Оскорбляют тоном, выправкой, торжеством лиц. Победители. Король вынужден отдать приказ, который унижает не только королевское, но и человеческое достоинство. Однако он король, он терпит. Что тут делает со зрителем королевский слуга — пером не описать. Казалось бы, действие самое примитивное, проходное: выслушал приказ, поклонился и пошел. Но слуга этот только пытается поклониться… Он ведь не заныл, не взрыднул, у него слезы хлынули из глаз. Он убегает, чтобы не разрыдаться. Публика чуть с ума не сошла. Весь зал плакал… Вот что такое режиссер. Ни одного бездействующего лица на сцене. Каждый — нерв действия. Нервы напрягаются — воздух звенит, а потом видишь, как нервы-люди становятся эластичными и как свободно им дышится, и зал тоже тотчас умиротворен… Подобного чуда на нашей сцене не было. Был — Щепкин, есть Федотова, но подобной сценической дисциплины, лучше сказать, сценического организма, я не видывал. Спектакли театра герцога Саксен-Мейнингенского — живое существо! — Вдруг предложил: — Поедемте в Частную оперу… Сегодня репетиция. Хочу представить госпоже публике ораторию Россини «Стабат Матер». Не пожалеете.

Поленов не поехал, а Коровин согласился.

Возвращаясь из театра, Савва Иванович заглянул Константину Александровичу в глаза:

— В месяц декорации можете написать?

— Могу, — сказал молодой человек беспечно.

— Начинайте завтра. Рисунки костюмов тоже сами сделайте. С Поленовым, конечно, посоветуйтесь, он был в Египте. Но сделайте все свое, чтоб вас ничто не стесняло… Солистки костюмы имеют, но все это мишура. Сделайте так, чтоб они свою рутину в чемоданы спрятали, на самое дно, чтоб им стыдно стало. Декорации надо писать, как Васнецов «Снегурочку» написал. Виктор Михайлович теперь в Венеции, древнюю стенопись изучает. В театр его не скоро удастся залучить… Декорации к «Аиде» тоже будут замечательные. У красоты много работников. А потом напишите «Лакме» Делиба. Я для «Лакме» пригласил Марию ван Зандт.

Коровин засмеялся. Савва Иванович удивленно вскинул брови:

— Вам не нравится ван Зандт?

— Я никогда не писал декораций.

— Напишите, не сомневаюсь. В вас я вижу славную и родственную русскую природу.