Москва узнала в русской опере душу свою, радовалась ее красоте, призадумывалась.

В Петербурге декорации и костюмы были заказаны Клодту. Он почему-то представил берендеев скифами. В Москве «Снегурочка» каждым вздохом своим, каждой нотой и краской была русской.

Не снизошли до мамонтовской «Снегурочки» ни оба ее творца, ни Стасов, но на спектакле все-таки были дорогие гости — четырнадцать передвижников.

Уже в прологе, когда толпа берендеев, провожая Масленицу, вышла с настоящей старинной козой, когда Бобыли-ха пустилась в пляс с Бобылем, Василий Иванович Суриков в восторге вскочил и так неистово аплодировал, что заразил своей радостью весь театр.

На этот раз и критика не смолчала. Влиятельный для Москвы музыковед С. Н. Кругликов спектакль оценил со своего критического Олимпа: «Костюмы и декорации свежи, характерны и красивы, даже волшебные превращения не лишены эффекта. В общем, впечатление любительского спектакля в очень богатом доме. Но все-таки, хотя бы и такая несостоятельная постановка „Снегурочки“ в Москве — явление самое выдающееся изо всего, что нам до сих пор дала московская музыка с начала нынешнего сезона». Опять не забыто, что ставил купец, опять подчеркнуто: хорошие костюмы и декорации — внешнее великолепие денег стоит, шальному богачу не все ли равно, по какому ветру их пускать…

Добрее и проницательнее оказался рецензент «Театра и жизни». «Со стороны художественно-сценической постановка „Снегурочки“, — писал он 10 октября, — является новым словом, сказанным в театральном деле. Со времени пребывания у нас в прошлом сезоне Мейнингенской труппы нам не доводилось видеть ничего подобного в отношении художественности ни на одной из русских сцен… Костюмы и декорации, сделанные при посредстве талантливых русских художников, блещут поразительной красотой».

Современники слеповаты, а про нашего отечественного современника и говорить бывает тошно. Мы свое золото принимаем за золото, когда оно просияет на весь белый свет. Во Франции ахнут, тогда и мы очнемся. Нет более прижимистого на славу человека, чем русский. Что говорить о рядовой публике, если такой тонкий ценитель искусства и красоты, как А. П. Чехов, писал своей сестре из Ниццы в 1897 году, когда Частная опера Мамонтова завоевала признание Москвы:

«Здешние уличные певцы, которым платишь по 10 сантимов, поют из опер, поют гораздо лучше, чем в мамонтовской опере, и я думаю, что здешний уличный тенор, во всяком случае, более талантливый и более изящный, чем, например, Петруша Мельников, получал бы у Мамонтова по 500 р. в месяц. Я не преувеличиваю и с каждым днем все убеждаюсь, что петь в опере не дело русских. Русские могут быть разве только басами, и их дело торговать, писать, пахать, а не в Милан ездить».

Почему так? Да потому, что не умеем любить себя и ценить не научились. Уж очень высоки наши мерки. Может, и впрямь мы с Гималаев сошли на нашу русскую равнину?..

10

По сообщению В. П. Россихиной, автора книги «Оперный театр С. Мамонтова», 22 октября 1885 года «Снегурочку» слушал Петр Ильич Чайковский. В письме к фон Мекк он оценил исполнение оперы Римского-Корсакова как «очень порядочное».

За сезон «Снегурочка» — самая удачная из русского репертуара Частной оперы — прошла четырнадцать раз, но никогда не делала полных сборов. «Жизнь за царя» Глинки ставили одиннадцать раз. Сусанина пел Власов, Антонину — Салина. Большинство декораций к этой опере написал Левитан: «Село Дамнино», «Ипатиевский монастырь», «Дремучий лес». Декорации публике нравились, а своя русская музыка и свои русские певцы восторга не вызывали.

Савва Иванович понимал, на какой бой он вышел.