Дома ждали письма. От Воки и от Пасхаловой.

— Что там птичка-певунья нащебетала? — Савва Иванович открыл надушенный конверт.

Фотография. Милое улыбающееся лицо. Ничего не скажешь — красивых женщин рождает русская земля. Письмо было совсем коротенькое: «Меня страшно мучит вопрос, на который Вы мне положительно ни разу не ответили: буду ли я служить у Вас?.. Я теперь начинаю учить Травиату, потом Офелию… Страшно соскучилась об сцене и опере… К тому же мне так хочется всех увидеть и зажить какой-то новой жизнью, что я сплю и вижу, когда выеду…»

Савва Иванович улыбался. Приятно, когда служить в Частной опере — спят и видят. Впереди — «Царская невеста», «Громовой» Верстовского, «Кавказский пленник» Кюи и нечто свое собственное: «Ожерелье». Музыка Кроткова, либретто Мамонтова. Да-с! Да-с!

Подержал в руках письмо сына, но не вскрыл. У Воки на уме, как и положено директору, — железные дороги, а хотелось подумать об искусствах, о том, что сделано только им, Саввой Грешным. О своем даре XX столетию. Превосходный XIX превосходнейшему XX, и наш пострел тоже кое-что успел.

Дурное впечатление от утренней встречи развеялось, Савва Иванович решил просмотреть последний акт «Ожерелья». Сюжет древнегреческий… Для вдохновения, для разбега мысли открыл сборничек Пиндара: «Над вращением людского ума несчетные нависают заблуждения».

Повернул несколько страниц: «Пагубное пресыщение сламывает острие торопливой надежды, слух о чужих подвигах больно ложится на скрытные умы, пусть! Лучше зависть, чем жалость».

— Не обо мне ли это сказано? — усмехнулся, открыл еще одну страницу: «Люби и служи любви, пока дано тебе время; не гонись, душа, за счетом старческих тягот»… — Молодцы были древние греки! Молодцы!

Писал, держа Пиндара в голове, а в сердце великий, канувший в Лету мир.

Закончил сцену. Поставил жирную точку.

Обедал, спал, гулял. И только вечером вспомнил о письме сына.

Письмо было очень тревожное.

Понаехали ревизоры, судебные следователи, копают так, словно им велено — найти вину во что бы то ни стало. И кое-что уже наскребли.

Савва Иванович распорядился укладываться в дорогу.

2

Комиссию, присланную товарищем государственного контролера сенатора Иващенкова, возглавлял инженер Шульц.

Савва Иванович знал: Шульц — человек Витте, его борзая. Видимо, господин министр финансов вынужден принять грозный вид, показать обществу суровое, воистину государственное лицо свое. При встрече улыбнется умной улыбкой, блеснет лукавыми глазами…

Комиссия Шульца основательно переворошила бумаги расходов по земляным и каменным работам на строительстве Северной железной дороги. Ничего противозаконного найти не удалось, но выводы были сделаны для Мамонтова неприятные: расходы искусственно завышены. По книгам проходит, что работы исполнены подрядчиками, а на самом деле в большинстве случаев они производились инженерами дороги, по более низким ценам, по договорным.

Пока Савва Иванович составлял объяснительную записку, дело о махинациях Правления железной дороги передали судебному следователю по фамилии Чистов. Хватка у господина Чистова была совершенно бульдожья.

«Интересы Правительства требуют, — написал следователь в своем заключении, — чтобы по этой линии были отнесены на облигационный капитал Общества лишь действительно произведенные, для дела необходимые расходы, так как платеж процентов и погашения по сему капиталу будет отнесен на чистый доход Дороги, остаток которого в определенной уставом Общества доле поступает в казну. Единственно возможным в этом случае средством мне представляется возбуждение по этому делу судебного исследования, при котором необходимые для выяснения стоимости постройки сведения могут быть пополнены свидетельскими показаниями и вообще такими данными, кои нынче для проверочной комиссии совершенно недоступны».