— Савва, тебе плохо?

— Хорошо, Вася… Сейчас пройдет. У меня вчера обморок был…

— Савва, а почему был обморок… Сердце?

— Сердце… Подзузыкивал сам себя. Раздумался о подлости человеческой вообще, о Витте… О своей тоже… Все пуще да пуще, вот и грохнулся.

— Савва, мне дали пять минут. Я о главном скажу.

— Скажи, Вася. Только дай я тебя обниму… Руки-то вот. — Опустил руки в ведро с водой. — Видишь, балуют. Думают, в детство впал бывший миллионер. А я леплю и, поверишь ли, действительно чувствую себя ребенком.

Обтер руки о полотенце, о брюки. Обнялись, заплакали.

— Все обойдется, — говорил Савва Иванович, — не век же мне сидеть. Выпустят когда-нибудь.

— Савва, дай скажу! — Стояли, не снимая рук с плеч. — Савва, нас у тебя, братьев художников, — две дюжины и больше, конечно. А иные ведь высоко залетели. Я подумал: нам всем надо сказать о тебе. Чтоб весь белый свет встрепенулся. Царь, высокие сферы, общество. Одним словом, Россия. Ты для нее хороший сын, а она что же? Должна позаботиться. Но прежде всего мы должны позаботиться. Квартиры у всех у нас разные, а семья одна.

Савва Иванович опустился на краешек постели. Лицом размяк, а лоб мыслью стянуло.

— Ты думаешь, неудачно я придумал? — спросил Василий Дмитриевич.

— Вася, только вы и спасете меня из ямы этой… Мне остается пожалеть, что мало делал для художников доброго.

— Не о том речь. Ты наша печь, русская печь-матушка. Мы же все грелись возле тебя.

Заскрежетали засовы, в камеру вошел надзиратель. Поленов поднялся, поднялся Савва Иванович:

— Спасибо тебе, Вася! Ты как Архангел с небес. Поклонился вдруг. И Василий Дмитриевич поклонился.

Пошел, не дожидаясь, когда надзиратель прикажет. В дверях остановился и снова отдал земной поклон. Савва Иванович казался махоньким старичком.

В письме товарищу прокурора Москвы А. А. Лопухину Поленов писал 16 октября 1899 года: «Сегодня я воспользовался разрешенным Вами мне свиданием с Саввой Ивановичем Мамонтовым и спешу самым сердечным образом благодарить Вас за этот истинно человеколюбивый поступок… Мне показалось, что состояние его здоровья внушает серьезные опасения… Происшедший вчера утром обморок с удушьем и, вероятно, ослаблением деятельности сердца, о чем Вы, конечно, уже осведомлены, внушает мне опасения за его жизнь… Извините решимость, с которой я обращаюсь к Вам с просьбой заменить Савве Ивановичу это заключение домашним арестом… Мне говорили, что заключение его, между прочим, является мерою к предупреждению самоубийства. Так долго и так близко зная С. И., я не могу допустить этой мысли. Я уверен, что он всегда найдет в себе достаточно силы духа, чтобы перенести испытание».

Мысль Поленова поднять художников на защиту собрата, само участие преобразило Савву Ивановича. Он писал через несколько дней Василию Дмитриевичу: «Твое посещение было мне не только отрадно, но прямо живительно, как благодатный дождь, упавший на засыхающую ниву… Ты сказал мне мысль, которая может иметь самый победоносный результат по отношению к моей художественной деятельности. Если ты, Васнецов, Репин, Антокольский, Суриков — словом, русские авторитетные художественные силы, — могут примкнуть и другие (позднейшие формации), — скажете искренно, смело свое слово, свое определенное художественное мнение, то из этого может вырасти такой цветок, который всех нас будет до конца дней радовать… Надо решительно, твердым словом повлиять на общество, а это более чем возможно».