— Да не выдумывай, Мортон, — возразила она. — Могу поспорить, что сам ты таким образом не развлекаешься, просто стоишь и наблюдаешь.

— Посмотри правде в глаза, зайка! — возмутился Мортон. — Там, где я живу, белый парень не может позволить себе роскошь просто стоять и глазеть по сторонам. Или пошевеливайся, или ты пропал!

— Звучит здорово.

— Да мне наплевать, хорошо это или плохо! Мне это нужно для работы. Я испытываю вдохновение от напряжения жизни!

— Ну раз нынешняя ситуация тебя так напрягает, — заметила Фэй, — то давай, твори!

После этой беседы Мортон окончательно убедился, что у него нет союзников. Он был один-одинешенек, на краю света, среди чуждых ему по духу людей. Надо срочно попробовать еще разок позвонить Чарльзу.

В пять часов, как только на Теин упали долгие светлые сумерки, город затих. Только пестрые ватаги подростков терлись около точек быстрого питания, над ними витали сигаретный дым и непрерывная ругань. Они жаловались, собственно говоря, на те же самые обстоятельства, которые раздражали Мортона Краусса, только с шотландским акцентом.

— Делать-то здесь совсем не хрена, — говорили они.

А еще:

— Жду не дождусь, когда свалю из этой долбаной дыры!

И наконец:

— В Дингуолле-то, говорят, скоро «Бургер кинг» откроют!

Вдалеке, у них за спиной, поверхность Дорнохского залива отливала золотом, и сотни морских птиц вились над коньками древних крыш. Джун и Фэй стояли на окраине города, издали взирая на заброшенное кладбище. Они как на ладони видели Ника Клайна, хотя их от него отделяли несколько сотен ярдов; чистый воздух и девственный пейзаж, казалось, приближали далекие предметы, словно обратная перспектива в росписях средневекового алтаря.

— Он совсем не шевелится, — сказала Фэй.

— И тем не менее он счастлив, — сказала Джун.

Ник сидел среди надгробий, лицом к полям. Он сидел так уже несколько часов.

— Пойдем погуляем, — предложила Фэй.

— Ладно, — сказала Джун. — Но только не в сторону Ника. Он наслаждается одиночеством.

Две женщины, не говоря больше ни слова, двинулись вдоль взбиравшейся в гору дороги, которая вела к Инверу. Не прошли они и нескольких шагов, как Теин резко оборвался, и начались бескрайние пастбища. В сравнении с их просторами и с вершинами гор женщины казались двумя крошечными существами. Они и сами почувствовали свое ничтожество, свою малость, но странным образом это чувство помогло им преодолеть одиночество, почувствовать себя ближе друг к другу. Если бы кто-нибудь посмотрел на них с вершины холма, он бы такими их и увидел: не случайными попутчицами, какими они были еще прошлым вечером в аэропорту, а двумя приятельницами, соединившимися по собственному желанию.

По дороге Джун посмотрела на Фэй и заметила, что у той из-под выкрашенных в каштановый цвет волос выбивается одинокая седая прядка, что на ее стройной шее виднеется длинный шрам, похожий на зловещий след ножа, а еще — что у нее красивая линия рта и зовущие глаза. Фэй восхищалась почти сверхъестественной видимостью, характерной для ранних сумерек: каждый камешек на дороге, каждый кустик травы были такими отчетливыми, словно контуры специально обвели черной тушью, словно весь этот пейзаж был одной огромной картиной, исполненной с невероятным мастерством. Затем Фэй скосила глаза на Джун и увидела, что ее лицо прописано с той же самой четкостью: на нем отчетливо рисовались все морщинки, уже существующие и те, которые только появятся в будущем, иссякшее человеколюбие, не до конца вытравленный идеализм, страдание, причиняемое избытком внутренней энергии.

Это были еще маленькие и слабые намеки на сближение, но за ними последовали другие.