Впрочем, в постели он оказался хорош. Ко времени, когда Иванка освоила язык настолько, чтобы суметь понять, действительно ли Иван настроен на ее длину волны, она привыкла к нему до того, что он стал казаться ей мужчиной, которого она так или иначе выбрала бы сама, будь на то ее воля.

Хотя сказать с уверенностью трудно. Если твой мужчина уже в точности знает, какую именно точку на твоей попе следует нажимать средним пальцем, как, не разыгрывая патриарха, отвечать на просьбу передать тебе газету и какой именно сорт шампуня хорош для твоих жестких черных волос, тебе становится трудно судить о нем так, как если б он был недавним знакомым. Ну и к тому же… она любила Ивана. Любила достаточно, чтобы воспламениться желанием прикончить его, когда он после четырех лет супружества загулял на стороне: она тогда выбросила в окно на лежащую четырьмя этажами ниже улицу его одежду, книги по метеорологии, обувь и прочее, потом хлестнула мужа по лицу — да так, что очки полетели в сторону, а потом еще несколько раз двинула по носу. Иван, обливаясь кровью, принес ей, прямо на полу спальни, энергичные извинения, благодаря которым они и зачали первого из трех своих детей.

Дитя это, Лидия, было теперь с ними — здесь, в Бхаратане. Ей уже исполнилось восемнадцать, и, разумеется, воспоминаний о своем зачатии она не сохранила. Подумать о том, что родители вообще предаются плотской любви, — для нее это было все равно, что представить себе Рона и Нэнси Рейган принявшими позу soixante-neuf. По мнению Лидии, единственным в их семье человеком, пригодным для полового акта, была она. Тело у нее было белым и гладким, с угольно-черными волосами, из которых ей больше всего нравились брови и лобковая поросль. Ноги, правда, были коротковаты — генетическое наследие низкорослой матери.

Культурное осеменение, вот что здесь происходило, — отличающиеся необычайным разнообразием иноземные споры время от времени опадали на землю Бхаратана и приживались в ней. Иван был не первым приехавшим сюда метеорологом, да и Иванка — не первой венгеркой. Зато Лидия точно была первым панком готической разновидности. Ни единый бхаратанец отродясь не видел никого, похожего на эту светлокожую американку, одетую во все черное, с черными губами, черными ногтями и гнездом своенравных черных волос на голове.

При рождении ее назвали не «Лидией», а «Ванюшкой» — еще одна шуточка родителей, их дань прошлому. И хотя «Ванюшка» было именем достаточно экзотическим, чтобы удовлетворить страсть подростка к обособлению, выбрала его все-таки не она сама, а потому предпочтение было, в конечном счете, отдано «Лидии». Это имя напоминало ей об одной из ее ролевых моделей — звавшейся так же исполнительнице и музыкантше, которая одевалась в черную кожу и с подвыванием декламировала стихи о том, как она мочила своих домашних зверушек и как папочка имел ее в зад.

Иван и в мыслях не имел обходиться подобным образом с дочерью, однако ни это, ни что-либо еще ее особо не радовало. Предложить он ей мог очень немногое, а все ее попытки навести между ними мосты заканчивались неудачей. Она давала отцу послушать — на своем CD-плеере — альбом «Жнец девственниц», группа «Мертвые души», сама вставляла ему в уши наушники, а он через несколько минут вытаскивал их, заявляя, что эта музыка чересчур монотонна. Монотонна?!? Умора! Правда, когда новые знакомые спрашивали, чем зарабатывает на жизнь ее папа, она с удовольствием отвечала: «Ну, наблюдает за движением облаков, ждет, когда растает снег, примерно в этом роде». Возможность дать такой ответ была упоительна — и потому, что он обличал в отце пристрастие к той самой монотонности, и потому, что позволял ей, тем не менее, внушать друзьям мысль о необычности его работы.

Эта необычная работа и привела семью к самой кромке пустыни, название которой означало, по словам одного армейского лингвиста, «окалина ада».