— У всякого есть мать… Но не у всех одна мать, правильно?..

…Мама!..

Перебивая дорогое воспоминание, проплыла по дну памяти восьминогая тень-паук. Два переплетенных тела в метре над полом. «Ивар, пойми…»

— Выведи меня отсюда, — попросил он шепотом.

Серьезный парень чуть не выронил поднос.

— Выведи, — повторил Ивар тихо. — Постарайся… Улетим вместе в Город, ты пойми, Город никогда не простит… Здесь уже всем конец… Спаси меня — спасешься сам…

Ивар сознавал бесполезность своих слов — и все же говорил. Без надежды.

Парень вдруг улыбнулся — без злобы, открыто:

— Тебе не понять…

Повернулся и вышел.

Ивару не понять.

…Неужели они не боятся? Им действительно легче умереть, чем расстаться со своими драгоценными… камнями… обычаями?!

…Женщина, молодая, легкая, идет прочь, лица не видно, только подрагивают в такт шагам тяжелые косы на плечах… А над ней синее-синее, невозможно синее, горящее синим, слепящее глаза, тепло на щеках — солнце, а она уходит, касаясь травы оборками цветного платья, догнать бы, догнать бы, догнать…

Ее догоняет мальчик. Как был — в простреленом комбинезоне, в запекшейся крови…

Всего лишь щелчок открывающейся двери — а уже ясно, кто вошел.

— Нету никакой Прародины, — сказал Ивар в стену.

Барракуда не ответил.

— Нету Прародины! Зря только… переводите капсулы. Умер — нету!..

Барракуда тяжело опустился на откидную кровать. Теперь Ивару видна была опущенная голова с редеющими на макушке волосами. Человек, поставивший на колени его отца…

— Я ненавижу вас, — сказал Ивар шепотом. — По-настоящему ненавижу. Вам лучше убить меня, если не хотите, чтобы потом…

Он запнулся. Любая угроза, произнесенная вслух, казалась ему слабой, неубедительной, а главное — недостаточной.

Барракуда вздохнул:

— Знаешь что… Говори мне «ты». А то как-то ненатурально получается…

Ивар молчал, сбитый с толку.

— Мне все говорят «ты»… Ты заметил?

Он усмехнулся. Его круглые глаза уже не казались такими выпуклыми — провалились под брови, в черные ямы.

— Помнишь, я говорил тебе… Там, возле Камня… Что твой отец — достойный человек?

Ивар всхлипнул.

— Так вот… Ты — сын достойного человека, Ивар. И пойми… ЧТО ты для него.

Великое сокровище… Мальчишка. Ради мальчишки — на немыслимое унижение…

— Наверное, я для него — сын, — отозвался Ивар тихо. — А вот для вас… разменная монета. Товар на торгах.

— Да, — Барракуда потеребил полоску усов, — да… Но можешь гордиться, потому что ценой тебя я покупаю… Не сумею объяснить. Бесконечно ценную вещь.

Ивар криво усмехнулся. Что может быть ценнее жизни?..

Фонарик Ванины еще светит, а вот Саня… От него ничего не осталось. Совсем ничего, подумал он, и мысль оказалась совершенно невыносимой.

— На нем нет тяжести, — сказал Барракуда в наступившей тишине. — Он легкий… Все равно, что сделали с его телом — он найдет дорогу и без фонарика.

— Неправда.

— Правда…

Ивар встретился глазами со взглядом Барракуды — и вдруг остро, изо всех сил захотел ПОВЕРИТЬ.

— Он же не тигард…

Барракуда кивнул:

— Но он же человек…

Ивар закрыл глаза.