— …В финале все замерли в патетических позах, кто с лопатой, кто с чертежом, в строительных касках, смотрят в зал… Музыка такая соответствующая, это же двадцать лет назад было… И пошла падуга вниз, а на ней должен быть задник — эта самая плотина, которую они весь спектакль строили, под алыми стягами. А рабочий падуги перепутал… Короче говоря, все замерли в позах, и опускается за их спинами статуя Свободы с факелом в руке. Из спектакля о Чаплине…

Диск с музыкой давно закончился, Иван выудил из стопки первый попавшийся CD, скормил музыкальному комбайну; грянула невообразимо низкая, душераздирающая гитара. Репетитор вздрогнул. Иришка махнула рукой:

— Ванька! Выброси эти Игорешкины цацки, поставь то, что было, только сначала! А вот еще, слушайте! — Эмма подняла руку, ловя взгляд репетитора. — Слушайте… Расстреливают однажды Овода. Солдаты стреляют — мимо, как водится… А в зале — дети, родители, школьники с учителями… Кульминация! — Эмма перевела дыхание. — Офицер на солдат орет, трибуналом грозится, сам выхватывает пистолет и… — Она выдержала короткую наполненную паузу и развела руками, чуть не смахнув на пол свой бокал. — Нет выстрела! У помрежа порох рассыпался. Нет выстрела! Солдаты стоят, зритель сидит… Овод стоит… Надо сцену продолжать, а нет выстрела! Представляете?

Эмма выдержала длинную паузу. Ей нравилось, как репетитор зачарованно на нее смотрит.

— Ну, офицер, чтобы хоть как-то паузу заполнить, решил в дуло немножечко подуть… Вот так, — Эмма изобразила указательным пальцем дуло пистолета. — А в этот момент, как он только дуло к губам поднес… выстрел!

Репетитор смеялся. Эмма — неведомо как — знала, что ему доставляет удовольствие слушать ее. Что он искренне заинтересован в рассказе. Какой странный, думала Эмма, безусловно странный, но какой приятный человек!

В этот самый момент со стола упало снесенное чьим-то локтем блюдце. Звон показался Эмме резким, преувеличенно громким; Иван побежал за веником, Иришка, нимало не печалясь, завела очередную историю о неудачном выстреле, а Эмма вдруг поймала на себе взгляд репетитора — в нем не было ни искры смеха.

Народный артист позавидовал бы такому переходу: только что человек утирал веселые слезы, и вдруг смотрит серьезно, чуть ли не печально, а прошло мгновение — и он опять же искренне смущен, оказывается, разбитое блюдце — его работа…

Как ни разогрета вином, как ни весела была Эмма, но в этот момент у нее по спине пробежали мурашки. Нюх — а нюх у нее всегда был отменный, куда там слюнявой Офелии, — подсказал ей, что в поведении сидящего напротив имеется ничтожная, незаметная глазу неправильность. Впрочем, через секунду когда осколки блюдца были аккуратно сметены в пластиковый совок, Эмма уже забыла о мгновенном своем дискомфорте.

— …и он должен был выйти на сцену — у него единственная реплика была: «Иван Иванович застрелился». А с выстрелом — накладка… Ну, он решил проявить находчивость, и спектакль-то заканчивать надо… Мы на сцене сидим, маемся, какие-то слова выдумываем… Он выходит и говорит: «Иван Иванович утопился в пруду!» В это время бах — выстрел. Он растерялся и говорит: «…и застрелился».

Игорь с Офелией давно вернулись. Чайник остыл, его закипятили снова.

— А вот у нас было!..

— Да погоди, вот я еще расскажу…

Был уже одиннадцатый час, когда они вспомнили о времени. Ростислав Викторович пошел провожать Эмму. Стоял туман, такой густой, что страшно было дышать. Горели фонари — через один; радостное возбуждение покидало Эмму, таяло, как облачко пара изо рта.