Так что же сейчас главное? Цель. Для чего я? Для чего я такой, каким стал? Я придумал себя, создал себя, тогда же я придумал себе цель, воображал, что это замечательная цель. Я ошибался.

Странное это было желание, иде-фикс, — стремление к власти. Власть — вот чего я хотел, вот ради чего пошел на эксперимент, потому что мне было ясно: иным способом я никогда не получу никакой власти ни над кем, кроме, может быть, женщины, которая меня любит.

Подсознательно это желание было у меня всегда. С детства. Я просто очень долго не понимал этого. В этом было главное противоречие моего характера, вовсе не приспособленного для того, чтобы властвовать. Я провалил бы любую политическую акцию, если бы меня поставили во главе государства. В генетике я силен, да. Это моя страна, здесь мне вольготно, но в этой стране для чего мне власть над людьми, она бы мне только мешала. Черта характера — привык работать сам, ни с кем не делиться идеями. Этим моим качеством, кстати, ловко воспользовались. Разве я сам пришел к мысли сотрудничать с военными? Нет, они меня нашли и долго подводили к идее работать на базе. Когда я созрел, мне предложили, и я согласился. Только и всего.

Я мотивировал свое решение тем, что на базе можно спокойно работать, не заботясь о грантах, субсидиях и ежегодных конкурсах. А на самом деле хотел власти — только армия дает возможность командовать людьми так, как ты считаешь нужным. И когда я пришел к гипотезе о генетическом перерождении, когда понял, что разница между мной и обычным человеком, таким, к примеру, как Рихтер, которого я хотел переиграть по части секретов и почти всегда переигрывал, потому что был умнее, — разница эта может стать побольше, чем различие между Рихтером и обезьяной, когда я это понял, то какой оказалась первая мысль? Самому! Только самому! Потому что это — власть. Реальная, никем не контролируемая, бесконечно упоительная власть.

И тогда я решился. Промаялся несколько ночей, приводя доводы «за» и «против», с научной точки зрения, и с точки зрения политической, и с точки зрения военной, и с точки зрения морали, и даже эротики. Насчитал семьдесят три аргумента «за» и только восемь «против». А мог бы не считать аргументов, если бы был честен сам с собой, — ведь я знал, все равно знал, что сделаю это, потому что хотел власти, и, приводя аргументы, я только успокаивал себя, уговаривал как младенца, потому что боялся. И правильно боялся, ведь знал — будет боль, и еще раз боль, и незнание того, что случится в следующий миг, и, наконец, очевидная возможность умереть, потому что мыши — это мыши, методика — это методика, а я — это я. Я бы и дальше тянул, но нельзя было. Пришлось решать — или ставить опыт на себе, или сообщать о результате по инстанциям, прекрасно понимая, что, получив такой козырь, ни один военный не оставит его в моих руках, инициатива уйдет от меня навсегда. Если власть нужна была мне, то еще больше она нужна была тем, наверху, кто уже обладал властью, но хотел власти, еще большей. Для меня это стремление было подсознательным, для них — жизнью. Не мне было тягаться с ними в открытую. Вот почему ты решился на это, профессор Кирман, Нобелевский лауреат.

Неужели я не понимал тогда, насколько это глупо? Глупо не для меня лично, хотя и для меня тоже, — но глупо и безнравственно по большому счету! Цели в высоком смысле слова у меня нет. Эксперимент ради эксперимента. И это отвратительно, когда, поставив жестокий опыт на самом себе, начинаешь понимать, что цель, к которой ты стремился, была ничтожной…

Неожиданно Кирман остановился.