Но зато какие страсти бурлили на лицах наших женщин, когда шкаф «Мать и дитя» торжественно провезли по Инвалидной улице. Вез его тот же Шнеер, не подозревая, что шкаф предназначен ему. Вез, оглушенный воплями и стонами женщин, в количестве не меньше двадцати, сопровождавших шкаф от самого магазина и подпиравших его с трех сторон руками, чтоб, не дай Бог, этот шлимазл Шнеер не опрокинул драгоценный коллективный подарок.

При каждом неосторожном толчке колес на булыжнике женский крик сотрясал воздух:

— Шлимазл! Босяк! Подкидыш! Недоделанный! Малахольный! Оборванец! Выкрест!

Все это сыпалось градом на стриженую круглую голову несчастного Шнеера, которого они все собирались осчастливить. И он налегал на лямку взмокшей грудью и ошалело озирался по сторонам, где на тротуарах люди смотрели на него, а не на шкаф, и смотрели так ласково и любовно, что он уже совсем ничего не мог понять.

О том, что они жених и невеста, Шнеер и Стефа узнали только вечером, когда уже вся улица снесла на противнях и в чугунных горшках в сад к Нэяху Марголину все, на что только способны еврейские кухарки. Запах на улице стоял одуряющий, потому что вдобавок остро пахло нафталином. Ведь каждый извлек из своего шкафа лучшее одеяние, хранимое в нафталине исключительно для больших торжеств.

В саду у Нэяха Марголина на все лады настраивал свои инструменты сводный оркестр из Сада кустарей и городской пожарной команды. Им было уплачено вперед и не торгуясь. И под эти звуки делегация мужчин отправилась в каморку к Шнееру, и разодетая в пух и прах делегация самых уважаемых дам посетила Стефу. И им все сказали.

Они оба лишились дара речи. Оба, не сопротивляясь, дали одеть себя в новые костюм и платье и, сопровождаемые густой ликующей толпой, были приведены в сад к Нэяху Марголину, где при свете множества электрических лампочек томились и прели на столах в соусе и с подливкой сотни блюд, и сводный оркестр дружно грянул туш.

Их усадили рядом друг с другом, окаменелых и бледных, и началось веселье, какого еще не знала наша улица. Нэях Марголин потом очень точно сказал, что самый богатый человек на свете ни за какие деньги не смог бы себе справить такую свадьбу. Потому что радость и любовь людей не купишь даже за миллион.

Уже на свадьбе доктор Беленький поднес жениху свой личный подарок. Зимнее пальто с котиковым воротником. Оно было сшито на доктора Беленького еще до революции и уже изрядно трачено молью, но зато такого сукна и такого меха сейчас днем с огнем не найти. Жених утонул в этом пальто и не снимал его до конца, хотя было очень душно, ведь дело происходило в июле.

Про молодоженов, как водится, быстро забыли. Водка и наливка горячили головы. Люди, годами враждовавшие, целовались взасос и клялись в вечной любви и уважении. Детей за стол не сажали, они стояли позади родителей, и матери передавали им, не оборачиваясь, то гусиную ножку, то кусок пирога.

Оркестр старался изо всех сил, потому что ему было хорошо заплачено, и поэтому, чтоб услышать друг друга, люди кричали громко, как глухие.

Все подарки, а их была целая гора вокруг шкафа «Мать и дитя», стояли под открытым небом здесь же в саду, и их охранял от чужих людей Гилька Кнут, только недавно вернувшийся из тюрьмы, где он отбывал год за мелкое воровство. Выбор сторожа был сделан точно, как в аптеке. У такого не украдешь.

Гилька, польщенный доверием общества, облачился в лакированные полуботинки, из-за которых и сидел в тюрьме, но при обыске смог их упрятать, и каждого, кто подходил близко к подаркам, встречал одним и тем же лаконичным вопросом:

— А в зубы не хочешь?

Уже во втором часу ночи, когда все было выпито и съедено и опьяневшие музыканты стали играть вразнобой, а дети уснули тут же подле столов на траве, балагула Нэях Марголин спохватился, что главное забыли.