"Цивилизованность - побочный продукт денег", сказала я. "Голодающие к друг другу не цивилизованны."

"Иногда цивилизованны", сказала она, глядя в какое-то болезненное воспоминание, которого я не могла и вообразить.

"Часто?", поинтересовалась я.

"Нет. Не часто." И Люси резко вышла из комнаты.

Я научилась спокойно дожидаться, когда она будет готова вернуться ко мне, так же, как она научилась ждать, но менее безмятежно, пока она будет готова вернуться в те части мира, где она зарабатывает свое пропитание. Моя дочь уже стара для того, чем она занимается, но она, почему-то, не может этого бросить. Раненная, больная, наполовину лысая, она всегда возвращается.

Однако, Люси частично права. Не только нынешнее богатство Америки привело ее к нынешней цивилизованности. Культура этого десятилетия оптимистическая, терпимая, в строгих формах - еще и простая реакция на то, к чему шло до этого. Качание маятника. Он не может не качаться.

Пока я дожидалась Люси, я вернулась к своей вышивке. Теперь, когда нано легко начали делать нам все, что угодно, вещи, которые сделать сложно, снова вошли в моду. Мелкие вещи мои глаза уже не видят, но кое-что я сделать еще могу. Под моими пальцами на паре шлепанец расцветали розы. На дерево рядом со мной прилетела птица, уселась на ветку и торжественно следила за мной.

Я еще не привыкла к птицам в доме. Вообще говоря, к этому дому своих сыновей я тоже не привыкла. Все комнаты в два этажа выходят в открытый небу центральный дворик. Над двориком находится что-то вроде невидимого щита, который я не понимаю. Он не пропускает холод и насекомых, но его можно наладить так, что он может пропускать или не пропускать дождь. Щит не выпускает птиц, которые живут здесь. Таким образом, у Лема есть миниатюрный, с кондиционированным климатом, с тщательно спроектированными ландшафтами, домашний Эдем. Птица, следящая за мной, была ярко-красной с экстравагантным золотым хвостом, несомненно генетически измененная для долгой и здоровой жизни. Другие птицы светятся в темноте. На одной что-то вроде голубого меха.

"Кыш", говорю я ей. Я люблю свежий воздух, но геномодифицированные птицы приводят меня в содрогание.

Когда Люси возвращается, кто-то входит вместе с ней. Я откладываю свою работу, наклеиваю на лицо улыбку и готовлюсь быть цивилизованной. Визитерша пользуется палочкой, передвигаясь очень медленно. У нее редкие седые волосы. Я испускаю легкий крик.

Я даже не знала, что Кира еще жива.

"Мама, догадайся, кто это! Твоя кузина Кира!"

"Привет, Эми", говорит Кира, и ее голос не изменился, все такой же низкий и хрипловатый.

"Где... как ты..."

"Ну, тебя-то всегда легко найти, помнишь? Это меня трудно обнаружить."

Люси спросила: "Тебя сейчас ищут, Кира?"

Кира. Люси слишком скоро привыкла к новой гражданской формальности. Дети Лема и Робина должны бы называть ее мисс Ланден или мэм.

"о, наверное", отвечает Кира. "Но если они покажется, я просто скажу им, что мой слуховой имплант снова испортился." Она опустилась в кресло, которое любезно изогнуло себя под ней. Он такого у меня тоже до сих пор мурашки, но Кира, похоже, не против.

Мы уставились друг на друга, две древние леди в комфортабельных мешковатых одеждах, а я вдруг увидела ее двадцатишестилетней кричаще одетой любовницей вражеского генерала. Каждая деталь в зимнем воздухе резко выделялась: синий спортивный костюм с двойным рядом крошечных зеркал, нашитых спереди, асимметричная прическа цвета золотых листьев. Это случалось со мной все чаще и чаще. Прошлое гораздо яснее настоящего.

Люси сказала: "Я приготовлю чай, хорошо?"

"Да, дорогая, пожалуйста", ответила я.

Кира улыбнулась. "Она кажется добрым человеком."

"Слишком добрым", сказала я без объяснения.