– Ох! – вскрикнул Новаго.

    Мандель засмеялся.

    – Ну что за мерзость! – плачущим голосом сказал Новаго. – Каждый раз, когда я иду через солончаки, какой-нибудь мерзавец…

    Он подбежал к ближайшему шару и неловко ударил его ногой. Шар вцепился колючками в полу его дохи.

    – Мерзость! – прошипел Новаго, на ходу с трудом отдирая шар сначала от дохи, а затем от перчаток.

    Шар свалился на песок. Ему было решительно все равно. Так он и будет лежать – совершенно неподвижно, засасывая и сжимая в себе разреженный марсианский воздух, а потом вдруг разом выпустит его с оглушительным свистом и ракетой перелетит метров на десять-пятнадцать.

    Мандель вдруг остановился, поглядел на солнце и поднес к глазам часы.

    – Девятнадцать тридцать пять, – пробормотал он. – Солнце сядет через полчаса.

    – Что вы сказали, Лазарь Григорьевич? – спросил Новаго.

    Он тоже остановился и оглянулся на Манделя.

    – Блеяние козленка манит тигра, – произнес Мандель. – Не разговаривайте громко перед заходом солнца.

    Новаго огляделся. Солнце стояло уже совсем низко. Позади на равнине погасли пятна солончаков. Дюны потемнели. Небо на востоке сделалось черным, как китайская тушь.

    – Да, – сказал Новаго, озираясь, – громко разговаривать нам не стоит. Говорят, у нее очень хороший слух.

    Мандель поморгал заиндевевшими ресницами, изогнулся и вытащил из кобуры теплый пистолет. Он щелкнул затвором и сунул пистолет за отворот правого унта. Новаго тоже достал пистолет и сунул за отворот левого унта.

    – Вы стреляете левой? – спросил Мандель.

    – Да, – ответил Новаго.

    – Это хорошо, – сказал Мандель.

    – Да, говорят.

    Они поглядели друг на друга, но ничего уже нельзя было рассмотреть выше маски и ниже меховой опушки капюшона.

    – Пошли, – сказал Мандель.

    – Пошли, Лазарь Григорьевич. Только теперь мы пойдем гуськом.

    – Ладно, – весело согласился Мандель. – Чур, я впереди.

    И они пошли дальше: впереди Мандель с саквояжем в левой руке, в пяти шагах за ним Новаго. «Как быстро темнеет, – думал Новаго. – Осталось километров двадцать пять. Ну, может быть, немного меньше. Двадцать пять километров по пустыне в полной темноте… И каждую секунду она может броситься на нас. Из-за той дюны, например. Или из-за той, подальше. – Новаго зябко поежился. – Надо было выехать утром. Но кто мог знать, что на трассе есть каверна? Поразительное невезение. И все же надо было выехать утром. Даже вчера, с вездеходом, который повез на плантации пеленки и аппаратуру. Впрочем, вчера Мандель оперировал. Темнеет и темнеет. Марк, наверное, места уже не находит. То и дело бегает на башню поглядеть, не едут ли долгожданные врачи. А долгожданные врачи тащатся пешком по ночной пустыне. Ирина успокаивает его, но тоже, конечно, волнуется. Это у них первый ребенок, и первый ребенок на Марсе, первый марсианин… Она очень здоровая и уравновешенная женщина. Замечательная женщина! Но на их месте я бы воздержался от ребенка. Ничего, все будет благополучно. Только бы нам не задержаться…»

    Новаго все время глядел вправо, на сереющие гребни дюн.