Но они не были черствыми, они были такими свежими, как будто были выпечены в тот же день.

Мойра перерезала себе вены и умерла в ванной в жаркий августовский полдень. Ретт и Джек продолжали причащаться из банки с печеньем, которая все также оставалась полной, каждый день. Пришел Хэллоуин, и Ретт впервые самостоятельно пошел на «сласти или напасти». Он был одет в костюм пирата и вернулся домой с мешком конфет, но все это было не очень весело без Джека, который объявил себя слишком старым, чтобы надевать костюм и бегать по округе, выпрашивая сладости. Наступил День Благодарения, и их отец — теперь в его висках были заметны проблески седины — разрезал индейку. Подруга Пита ужинала с ними, и Пит обедал с её семьей на Рождество. Они обручились в День Святого Валентина 1939 года, вскоре после того, как Питу исполнилось восемнадцать. Пришло лето, и Ретт проводил время на пустыре в конце улицы, играя в бейсбол. Иногда он оставался на поле даже после того, как его покидали все остальные. Он тренировал наклонную подачу.

Джек иногда наблюдал за ним, но редко. В основном он прогуливался по городу сам по себе, как правило, с блокнотом под мышкой — он унаследовал художественные способности своей матери, правда, не все.

— Он мог бы стать великим художником, — сказал Ретт Дейлу. — А может быть, и нет, большинство детей никогда не реализовывают свой потенциал, но об этом мы никогда не узнаем.

Жизни двух маленьких мальчиков начали расходиться в разные стороны, медленно, но верно. Но они по-прежнему делили одну комнату, ночью причащались печеньем, при этом, синяя керамическая банка всегда была полна, а печенья внутри всегда были свежими. Иногда там было шоколадное с орехами, иногда сахарное, иногда «Макаронсы», а иногда бисквит. Они съедали по одному или два за раз, сидя на кровати Ретта, более тысячи печений за долгие годы, пока Пит не женился и Джек не переехал в комнату Пита.

Гитлер начал доминировать в новостях, и казалось, что скоро на картах всех государств будет стоять штамп с нацистской свастикой. Европа находилась в руинах, и Англия должна была стать следующей.

— Он долго не продержатся, — как-то сказал Джордж Олдерсон, попыхивая трубкой. Теперь только два мальчика слушали вместе с ним «Филко», настольную модель; Пит с женой проживали в девяти кварталах от них, зарабатывая на жизнь продажей пива, сигарет и музыкальных автоматов. — Слава Богу, что между нами и этим усатым маньяком простирается большой океан.

Свастика продолжала расползаться по карте (Великобритания еще держалась, но Россия зашаталась), Ретт часто думал о карте своей матери. Гитлер это Черный Джон, — подумал он, а Европа превращается в Лаланку. И однажды, когда Ретт был в центре города, прохаживаясь по магазинам и выбирая Рождественские подарки, лавочник сказал ему, что японцы разбомбили Перл-Харбор.

— Сколько лет вам тогда было? — спросил его Дейл.

— Шестнадцать. И я еще ни разу не целовался с девушкой.

— Не могли же вас призвать, если вам было всего шестнадцать?

— Нет. Я только надеялся, что война продлится достаточно долго, чтобы в ней поучаствовать. И, к сожалению, все так и вышло.

Мойра Олдерсон иногда называла его старой рабочей лошадкой — медленно, но уверенно выигрывающей гонки, но Пит оказался быстрее Спиди Алка-Зельтцера после новости о Перл-Харборе. Он на следующий же день появился на призывном пункте Военно-морских сил, со свежей стрижкой и одетый в свой лучший костюм. Его жена поддерживала это, предполагая, что он будет в большей безопасности на борту большого корабля, чем схлестнувшись с япошками в рукопашную в Тихом океане. На следующий день, перед отъездом в Ньюпорт-Ньюс, Пит отдал Джеку часы «Булова», которые их мать носила на шее, с инструкциями, чтобы тот хранил их пуще зеницы ока.