|
Тут мы беспощадны, и тут мы не можем вступить ни на какой путь примирения или соглашательства. Это надо иметь в виду, когда мы, например, ведем разговоры о пролетарской культуре. Старая школа была школой учебы, она заставляла усваивать массу ненужных, лишних, мертвых знаний, которые забивали голову и превращали молодое поколение в подогнанных под общий ранжир чиновников. Теперь они видят: Европа так развалилась, империализм дошел до такого положения, что никакая буржуазная демократия не спасет, что только Советская власть может спасти. Трудящиеся тянутся к знанию, потому что оно необходимо им для победы. Главное именно в этом. Мы говорим: наше дело в области школьной есть та же борьба за свержение буржуазии; мы открыто заявляем, что школа вне жизни, вне политики - это ложь и лицемерие. То поколение, которому сейчас пятнадцать лет, оно увидит коммунистическое общество, и само будет строить это общество!
Первой захлопала Галя Карповна, за ней - весь класс. Руська бил в ладоши «коробочкой» - то есть пальцами правой руки в расслабленную ладонь левой; звук от этого получался громкий и резкий, как выстрел. За его спиной Толик хлопал «венчиком» - это еще громче, но глуше. На Руську навалилось какое-то не совсем понятное разочарование - все, что происходило сейчас с ним и с остальными, было таким простым, деловитым… и непонятно, почему об этом так не хотят говорить, почему разволновалась мама и чего боится Толик… Ильич сел, каким-то птичьим движением достал из ящика стола огромную коробку конфет, опять хитро прищурился. - Желание поговорить с народом у меня всегда есть, - сообщил он. - Да вы угощайтесь, не стесняйтесь. Интересно стало в школе учиться? - Вот ты, девочка, - показала пальцем на Машку носатая тетка. - Интересно, Владимир Ильич! - закричала Машка. Мы учимся русскому языку и литературе, математике и географии, физике и химии, рисованию пению и физкультуре! По всем предметам у нашего класса полная успеваемость!.. - И пению учитесь? - прищурился Ильич. - А какие песни поете? - Революционные, Владимир Ильич! - у Машки от натуги сорвался голос. - И про нашу любимую партию! - А неужели детских песен никаких не поете? Я вот помню, мы пели… нет, забыл… берите конфеты, берите! Забыл песню… Все стали подходить и брать конфеты. Руська тоже подошел и взял. Конфеты были необыкновенно вкусные, он проглотил обе в один миг и вдруг услышал, как за спиной вздохнул - нет, протяжно всхлипнул Толик. - Сходи, возьми, - сказал Руська. Вкусные - жуть. - Не, - сказал Толик. - Ну, хочешь, я схожу? - предложил Руська. - Нет, - голос у Толика стал совсем слабый. - И ты… ты не ходи… Тетка с длинным носом взглянула на часы. - Все, дети, - сказала она. - Время Владимира Ильича очень дорого для страны и для всех нас, попрощаемся с ним, до свидания Владимир Ильич! - До свидания, до свидания! - заговорили все и повернулись к выходу. - Держи меня… - прошептал Толик и повис на Руське. Руська вцепился Толику в ремень, оглянулся - кто поможет? Галя Карповна была далеко. Подоспел Ромка Жариков, вдвоем с Руськой они подхватили Толика под руки и повели к выходу. Ильич - Руська успел заметить - уже сидел, как вначале, и водил пером по бумаге. И вдруг Руське страшно захотелось, чтобы хоть что-то случилось… чтобы Ильич показал классу «козу»… он опять оглянулся и обомлел: Ильич, не отрываясь от письма, поднял левую руку, выставил указательный палец и мизинец - и боднул воздух… В коридоре стало плохо еще и Машке. |
