Он поднял рюмку и улыбнулся мне, глядя поверх ее.

— Кэтрин, — сказал он, — вы сумеете пройти через все это. Доверьтесь мне. Если вы узнаете что-то, что кажется вам важным, рассказывайте мне. Теперь вы знаете, как я хочу помочь вам!

— Благодарю вас. Но я не могу выпить все это.

— Ничего. Вы немного выпили. Это придаст вам силы. Я пойду найду Дамарис.

Он ушел, и я не помню точно, сколько я пробыла одна. Я продолжала прокручивать в своем мозгу сложившуюся ситуацию. Отец уезжал из Глен Хаус и возвращался только на следующий день. Он, наверно, оставался на ночь где-нибудь недалеко от этого заведения… Может быть, после такого визита ему необходимо было взять себя в руки и успокоиться, прежде чем возвращаться домой. Так вот в чем была причина постоянной мрачной атмосферы в нашем доме!.. И вот почему мне всегда хотелось вырваться оттуда. Он должен был предупредить меня, подготовить. А может быть, и лучше, что я ничего не знала. И лучше, если бы никогда не узнала…

В комнату вошли Дамарис с отцом. На ней было пальто из плотной ткани с меховым воротником, и руки она спрятала в муфту. У нее был угрюмый вид, она явно не хотела провожать меня, поэтому я тут же стала уверять их, что мне не нужны провожатые.

Но доктор твердо сказал:

— Дамарис надо прогуляться.

Он улыбнулся мне, как будто ничего не случилось, и своими откровениями он только что не поколебал мою веру в себя.

— Вы готовы? — спросила Дамарис.

— Да, я готова.

Доктор с серьезным видом пожал мне руку. Потом сказал, что сегодня вечером мне следует принять снотворное, потому что я плохо сплю. Таким образом, Дамарис могла понять, что это послужило причиной моего визита к нему. Я взяла из его рук пузырек с лекарством и опустила его во внутренний карман плаща. Итак, мы с Дамарис вышли на улицу.

— Как холодно! — заметила она. — Может быть, еще хоть немного постоит безветренная погода.

Я шла как во сне. Даже не замечала, где мы идем. Мысли мои возвращались к тому, что рассказал мне доктор. И чем больше я думала об этом, тем более вероятным мне это казалось.

Мы остановились в укрытии дерева. Дамарис сказала, что ей попал камешек в ботинок и давит. Она присела на поваленное дерево, сняла ботинок, потрясла его и снова надела; застегивая пуговицы на ботинке, она даже покраснела.

Мы пошли дальше, но ей все еще что-то мешало в ботинке. Она села на траву и проделала все заново.

— Какой-то малюсенький камешек, — сказала она. — Вот он, наверное. — И она, замахнувшись, выбросила его. — Просто удивительно, как такая крошка может причинять столько неудобств. Ах, боже, мой, теперь опять эти пуговицы.

— Давайте я помогу.

— Нет, я сама застегну. — Она еще какое-то время трудилась над ними, потом подняла глаза:

— Я счастлива, что вы познакомились с моей мамой. Она была очень рада видеть вас.

— Ваш отец, по-моему, очень беспокоится за нее.

— О, да. Он беспокоится обо всех своих пациентах.

— А она пациент особый, — добавила я.

— Мы должны смотреть за ней, ей нельзя перенапрягаться.

Мне вспомнились слова Рут: «Она — ипохондрик, и из-за того, что у доктора такая семейная жизнь, он старается с головой уйти в работу».

Но пока я стояла там среди деревьев, мои мысли были заняты только одним: неужели это правда? Я уже думала не о своей матери, потому что все в точности совпадало, и значит, это должно быть правдой. Что же мучило меня? Вопрос возникал сам собой: «Неужели я такая же, как и она?» Я была в смятении в поисках ответа.