Она спала в своей корзине в моей комнате и везде ходила за мной по пятам. Я все время разговаривала с ней. Дом изменился — и вся моя жизнь изменилась из-за нее.

Она хотела не только сопровождать меня, но и защищать. В ее прозрачных глазах, обращенных ко мне, светилось обожание. Она помнила, что обязана мне жизнью. А так как это была преданная натура, то забыть этого не могла.

Мы с ней вместе ходили на прогулки. Она оставалась дома только тогда, когда я выезжала верхом. Зато когда я возвращалась, она кидалась ко мне, приветствуя меня, и ее искреннюю радость я могла бы сравнивать только с радостью дяди Дика, когда он видел меня.

Теперь о Габриеле.

Он все еще жил в Блэк Харт. Я недоумевала почему. В Габриеле было много непонятного. Иногда он говорил о себе открыто, но даже в такие минуты чувствовалось, что он чего-то недоговаривает. Я видела, что он вот-вот откроется мне, что он сам страстно желает этого, но никак не может собраться с духом. Здесь скрывалась какая-то мрачная тайна — возможно, он и сам до конца еще не понимал, какая.

Мы стали большими друзьями. Казалось, даже отцу он нравился. По крайней мере, он не возражал против его постоянных визитов. Слуги к нему привыкли. Даже Фанни не возражала — в том случае, конечно, если мы были под присмотром.

К концу первой недели он сказал, что вскоре собирается домой. Но к концу второй недели он все еще был с нами. Я чувствовала, что он отчасти сам себя обманывает: дает себе слово, что поедет домой — и находит предлог, чтобы не ехать.

Я не спрашивала его о доме, хотя мне очень хотелось узнать о нем побольше. Этому я тоже научилась в школе: я часто чувствовала себя не в своей тарелке, когда ко мне приставали с расспросами о моем доме; я определенно не хотела ставить в такое же положение других. Так что я никогда сама не лезла с расспросами, а всегда ждала, пока мне не пожелают рассказать все сами.

Поэтому приходилось говорить обо мне — и тут уж исчезала вся сдержанность Габриела — настолько, что мне это даже правилось. Я рассказала ему о дяде Дике, который был для меня кем-то вроде героя, живо описала его искрящиеся зеленоватые глаза и черную бороду.

Как-то, когда я рассказывала о дяде, Габриел заметил:

— Наверно, вы с ним чем-то похожи.

— Мне кажется, очень похожи.

— Я представляю его себе как человека, который намерен взять от жизни все. Я имею в виду, что он привык поступать, не думая о последствиях. Скажите мне, вы тоже такая?

— Возможно.

Он улыбнулся.

— Я думаю, да, — сказал он после некоторого молчания. При этом взгляд его унесся куда-то далеко, будто он в эту минуту видел меня где-то совсем в другом месте и при других обстоятельствах.

Мне казалось, что он вот-вот заговорит, но он снова замолчал, и я не настаивала на продолжении беседы. Я уже начинала понимать, что чрезмерное любопытство и бесконечные вопросы смущали его, и интуитивно чувствовала, что надо выждать, чтобы он все рассказал мне сам, без подсказки.

Но я обнаружила, что в Габриеле было что-то необычное, что должно было бы послужить предупреждением мне: не позволяй себе заходить слишком далеко. Но мне было так одиноко. Вся атмосфера нашего дома действовала на меня удручающе, и очень хотелось иметь друга моего возраста, а необычность Габриела все более захватывала меня.

Итак, я не чувствовала приближающейся опасности, и мы продолжали встречаться.

Мы любили уезжать верхом на вересковую пустошь. Привязав наших лошадей, мы могли разлечься в тени валунов, глядя в небо и подложив руки под головы, и вести бессвязные мечтательные беседы. Фанни посчитала бы это верхом неприличия, но я решила не придерживаться условностей. Это вызывало восхищение у Габриела, и позднее я поняла почему.

Каждый день я выезжала из дома, и мы встречались с ним в условленном месте, потому что для меня было невыносимо видеть, как Фанни бросала на него лукавые взгляды, когда он заезжал к нам домой.