|
Фанни не желала делиться ничем и всегда боялась, как бы у нее чего-нибудь не отняли. Она постоянно делала двусмысленные намеки на мои «надежды» в отношении Габриела. Сама она никогда не была замужем, но полагала, что именно женщина всегда расчетливо ищет замужества, так как это означает, что ее будущий супруг будет кормить и одевать ее всю жизнь. А что касается мужчины — который якобы должен был обеспечивать едой и одеждой, — то он, естественно, стремился «получить свое», по выражению Фанни, при этом особо ни о чем не заботясь. Ее ценности были сугубо материальными. Мне же хотелось от всего этого такого приземленного и практичного — убежать. И с каждым днем я все больше отдалялась от Глен Хаус и чувствовала себя все ближе к Габриелу.
Стоял май, дни были теплыми и солнечными. Как привольно было на вересковой пустоши! Теперь мы много говорили о себе, но у Габриела иногда проскальзывало какое-то беспокойство. Он всегда производил впечатление человека, который живет с постоянным ощущением, что его кто-то преследует, а он при этом безнадежно теряет время. Я заставляла его рассказывать о доме, и теперь он делал это довольно охотно. Наверное, потому, что для себя уже решил, что я выйду за него замуж и поэтому дом этот будет и моим тоже. В моем воображении неясно вставало серое сооружение из древних камней. Я знала, что там есть балкон — Габриел часто упоминал об этом. Я представляла себе вид с этого балкона — ведь Габриел много раз описывал его. Балкон, очевидно, был его любимым местом. Я уже знала, что с него открывался вид на реку, извивающуюся среди лугов, леса, в некоторых местах подступавшие к краю реки, и в четверти мили от дома — эти древние груды камней, эти величественные своды, неподвластные времени; а если перейти реку по деревянному мосту — за рекой простирались дикие торфяники. Но разве дома важнее, чем люди, которые там живут? Постепенно я узнала, что у Габриела, как и у меня, не было матери. Ей было уже много лет, когда она поняла, что ждет ребенка. И когда он появился на свет, она ушла из жизни. То, что мы оба росли без матери, было еще одним связующим звеном между нами. У него была сестра — старше его на пятнадцать лет — вдова с семнадцатилетним сыном; еще у него был очень старый отец. — Ему было почти шестьдесят, когда я родился, — рассказывал Габриел. — Матери было сорок. Некоторые слуги в доме говорили, что «надо было думать», прежде чем в таком возрасте заводить ребенка: другие считали, что это я убил свою мать. Я сразу же разозлилась, потому что знала, как сильно ранят чувствительную детскую душу такие необдуманные замечания. — Но это же нелепо! — воскликнула я, чувствуя прилив гнева, как и всегда, когда я встречалась с несправедливостью. Габриел засмеялся, взял мою руку и крепко сжал ее. Потом серьезно сказал: — Вот видите, мне нельзя без вас. Вы нужны мне… что-чтобы защитить меня от жестоких нападок. — Но вы уже не ребенок! — вспылила я. И, сама удивляясь своей вспышке, пришла к выводу, что мне просто захотелось защитить его от него самого. Хотелось придать ему сил, чтобы он ничего не боялся. — Некоторые люди до самой смерти остаются детьми! — Смерть, — воскликнула я. — Ну почему вы постоянно говорите о смерти? — Да, действительно… Наверное, потому, что хочу прожить в полную силу каждую минуту своей жизни. Тогда я не поняла, что он имел в виду, и попросила его рассказать побольше о своей семье. — Моя сестра Рут управляет хозяйством, и до моей женитьбы будет продолжать это делать. А потом, конечно, это будет обязанностью моей жены; я ведь единственный сын, и когда-нибудь поместье будет моим. — Когда вы говорите о поместье Ревелз, в вашем тоне столько почтения. |
