– Вот тоже придумала. По‑моему, ты путаешь меня со своим отцом.

– Ничуть. Во всяком случае, я не то, что тебе прописал бы врач. Я знаю себя, и далеко не все во мне идеально. В какой‑то степени я, наверное, похожа на твою жену, а это совсем не то, что тебе нужно. Признайся.

Олли задавался вопросом, неужто Меган в самом деле права, и в ее лице он нашел более похотливый вариант Сары. Он об этом раньше как‑то не думал, но исключать такую возможность было нельзя.

– Ну, и что же теперь будет?

– Будем радоваться тому, что имеем, и так долго, как сможем, а когда для обоих из нас это станет слишком сложно, скажем друг другу спасибо, поцелуемся, обнимемся и распрощаемся.

– Вот так просто?

– Вот так просто.

– Я с этим не согласен. Человек привязывается к другим людям. Тебе не кажется, что, проведя месяц вместе, мы привязались друг к другу?

– Конечно. Но не путай великолепный секс с большой любовью. Эти две вещи не всегда сочетаются. Ты мне нравишься, мне с тобой хорошо, может, я даже тебя люблю. Но все будет по‑другому, когда вернутся дети, причем перемены коснутся нас обоих. Ничего не поделаешь, придется с этим смириться. Нельзя убиваться из‑за таких вещей. Не стоит.

Меган говорила таким безразличным, будничным тоном, в точности как тогда, при первом знакомстве в электричке и когда впервые пригласила его к себе ужинать. Пока это является развлечением, все прекрасно, как только перестает им быть, надо выбросить все на помойку.

«Она права, – думал Оливер. – Я внушил себе, что полюбил ее, а на самом деле, как она и говорит, полюбил ее тело».

– Может, ты и права. Не знаю.

В ту ночь они снова занимались любовью, но это уже было не то. А на следующее утро Меган вернулась к себе, причем предварительно замела все следы своего месячного пребывания в его квартире, забрав свою косметику, дезодорант, таблетки от мигрени, духи, которые Олли ей подарил, бигуди, «Тампакс» и несколько платьев, висевших у него в шкафу. Вид пустых полок и вешалок снова вызвал у Оливера чувство одиночества и навеял воспоминания о болезненной потере Сары. Почему все должно кончаться? Почему все течет, все изменяется? Почему нельзя хоть что‑то удержать навсегда?

Все эти вопросы с еще большей ясностью встали перед ним, когда он увидел спускавшихся по трапу самолета детей, а за ними Сару. Он никогда раньше не видел на ее лице такого потрясения, печали и одиночества. Провалившиеся глаза смотрели на Оливера скорбно, повязка на подбородке прикрывала многочисленные швы. У Сэма был испуганный вид, он здоровой рукой держался за руку матери, другая рука была в гипсе от кончиков пальцев до самого плеча. Мелисса принялась плакать, едва только увидела отца, и, бессвязно всхлипывая, бросилась ему в объятия. То же сделал в следующее мгновение Сэм. Рука на перевязи мешала ему прильнуть к папе.

Когда Оливер посмотрел на женщину, которая раньше была его женой, то понял, как сильно она любила паренька, погибшего в Сан‑Ремо.

– Я сочувствую, Сарри... сочувствую...

Видеть ее такой надломленной было все равно что самому потерять что‑то родное.

– Может, я могу чем‑то помочь?

Сара покачала головой. Пока они медленно шли к месту получения багажа, Мелисса рассказывала о похоронах. Жан‑Пьер был единственным ребенком, для его родителей это была трагедия.

Оливер пытался их утешить, потом поверх головы Сэма взглянул на Сару:

– Может, хочешь пожить в Перчесе? Мы можем жить в городе и приехали бы только на Праздник труда[2].