— Да, да! Как ты попал домой? — подхватывают испуганно бабушка, няня, Аврора Васильевна, Симочка и monsieur Диро.

Счастливчик точно мгновенно вырастает на целую голову. Он начинает чувствовать себя в положении маленького героя. Его хорошенькая головка приподнимается с заметной гордостью, и он, тоном настоящего маленького мужчины, заявляет во всеуслышанье:

— Пешком! Я шел туда и обратно пешком!

— Ах! — не то вздох, не то вопль отчаяния срывается с уст присутствующих.

Возможно ли! Он, крошка, маленький Счастливчик, человек-куколка, чуть ли не десять верст сделал пешком!

Бабушке положительно; едва не делается дурно, голова кружится, в ушах звенит.

— И один! Он пришел один оттуда! — лепечет бабушка, и слезы градом льются из ее глаз.

Счастливчик сам готов разрыдаться, так ему жалко бабушку. Он бросается к ней, хватает ее руки, целует их и шепчет:

— Нет, нет, бабушка, не один, милая, не плачь, не плачь!.. Я со всем классом шел туда и обратно, а потом… потом до дому меня довел вот он, Помидор Иванович, — и он указывает рукой на дальний угол прихожей.

В углу стоит мальчик, плотный, неуклюжий, с румяными, толстыми щеками и открытым, смелым лицом.

— Это вы привели нашего Киру? — бросается к нему, насколько ей только позволяют быстро ее костыли, Ляля.

— Да нешто он слепенький, чтобы его водить? Скажете тоже! Сам пришел! — отвечает Ваня Курнышов, который по усиленным просьбам Счастливчика зашел к нему в гости.

— Вы, вы привели! Знаю! Знаю! О, какой вы славный, хороший мальчик! — шепчет Ляля и, внезапно наклонившись к Помидору Ивановичу, звонко чмокает его в щеку.

Ваня Курнышов смущается едва ли не в первый раз в жизни. Он терпеть не может «лизаться», да еще вдобавок с девчонкой. Девчонки, по мнению Вани, нечто среднее между куклой и магазином модных вещей. Терпеть он, Ваня, не может девчонок. Что от них можно ожидать хорошего?.. Ни побороться с ними, ни в лапту, ни в городки поиграть… А между тем, печальные темные глаза, умное, задумчивое личико и костыли (главное, костыли) имеют свое неожиданное действие на Ваню.

— Бедная девочка! Она калека! — выстукивает с болью сожаления его доброе сердечко. — И он не обтирает свою щеку, как это проделывается им обыкновенно после поцелуев его сестер, и бормочет смущенно:

— Что ж такого! Ну, пришли… Ну, десять верст отмахали… Ну, и на собственных рысаках… Што ж тут худого, скажите!

Мик-Мик, неожиданно появившийся в эту минуту из соседней комнаты, откуда он наблюдал все происходившее в прихожей, весело хохочет:

— Экая прелесть мальчуган! — говорит он тихонько бабушке. — Оставьте его у себя обедать!

— Но… — заикается бабушка таким же шепотом, — я не знаю, какой он семьи…

— О, уверяю вас, что он не самоед и не скушает всех нас вместо жаркого, — замечает, смеясь, Мик-Мик, — и притом он ведь спас нашего Киру!

— Да, да, он спас нашего Киру, — торопливо соглашается бабушка, и Помидора Ивановича решено оставить обедать.

ГЛАВА XXV

Ровно в половине седьмого садятся за стол. Ваню Курнышова устраивают между Счастливчиком и Мик-Миком.

За столом Помидора Ивановича приводит в неожиданное удивление все, решительно все: серебряные ножи и вилки, красиво расписанные тарелки из саксонского фарфора, золотые крошечные ложечки для соли, положенные в каждую солонку.

— Вот так убранство! — говорит Ваня, обращаясь к Счастливчику.

На первое подали суп потафю и пирожки с мозгами.