Вид приятельницы Бертрана привел Диксона в такое расстройство, что у него не возникло ни малейшего желания быть ей представленным, и в течение некоторого времени он старался никому не попадаться на глаза. Потом прошел в другой конец зала и присоединился к Маргарет, беседовавшей со скрипачом-любителем. Бертран, окруженный гостями, стоял посреди зала, что-то длинно рассказывал и то и дело разражался хохотом. Его приятельница не сводила с него глаз, словно ждала, что он может попросить ее впоследствии изложить в двух словах суть его нескончаемого анекдота. Подали кофе и печенье, что должно было знаменовать собой ужин. Диксон пошел раздобыть побольше и того и другого для себя и для Маргарет, и это занятие поглотило его целиком. А затем неизвестно почему к нему вдруг подошел Уэлч и сказал:

– Идите-ка сюда, Диксон. Я хочу познакомить вас с моим сыном и с его… с его… идите-ка сюда.

И Диксон вместе с Маргарет очутились лицом к лицу с вышеупомянутой парой и стоявшим рядом Ивеном Джонсом.

– Познакомьтесь с мистером Диксоном и мисс Пил, – сказал Уэлч и, подхватив под руки Годдсмитов, отошел с ними в сторону.

Не дав воцариться молчанию, Маргарет спросила:

– Вы к нам надолго, мистер Уэлч? – и Диксон почувствовал к ней благодарность за то, что она оказалась тут и, как всегда, нашла, что сказать.

Челюсти Бертрана успешно сомкнулись, раздавив печенье, которое чуть было не ускользнуло от них. Несколько секунд он задумчиво жевал, потом ответил:

– Сомневаюсь. По зрелом размышлении мне приходится усомниться в том, что это возможно. Разнообразные дела, требующие моего наблюдения и руководства, призывают меня в Лондон. – Он улыбнулся в бороду и принялся стряхивать с нее крошки. – Тем не менее мне чрезвычайно приятно побывать здесь у вас и воочию убедиться в том, что светоч культуры все еще ярко пылает в провинции. Очень, очень утешительно.

– А как идет ваша работа? – спросила Маргарет.

Бертран рассмеялся и обернулся к своей приятельнице, которая рассмеялась тоже. Смех у нее был чистый, мелодичный, чем-то похожий слегка на перезвон серебряных бубенчиков Маргарет.

– Моя работа? – переспросил Бертран. – Вы спрашиваете это так, словно я – миссионер. Впрочем, кое-кто из наших друзей не стал бы особенно возражать против подобной характеристики. Фред, например? – сказал он, снова оборачиваясь к своей приятельнице.

– Конечно. Да и Отто, пожалуй, – подхватила она.

– Разумеется, и Отто. Он, безусловно, очень похож на миссионера, хотя ведет себя несколько иначе. – Он снова рассмеялся, а за ним и девушка.

– А какой работой вы занимаетесь? – решительно спросил Диксон.

– Я маляр, только, увы, к сожалению, не размалевываю стены, а малюю картины, иначе мог бы уже нажить капитал и почить на лаврах. Да, увы, я пишу картины и – снова увы! – не пишу портретов ни профсоюзных деятелей, ни мэров, ни обнаженных женщин, ибо в противном случае я бы уже возлежал на еще более пышных лаврах. Нет, нет, я пишу просто картины, картины как таковые, картины в буквальном смысле слова, или, как говорят наши братья-американцы, картины в современном понимании. А вы какой работой занимаетесь? Если, разумеется, мне позволено задать этот вопрос.

Диксон ответил не сразу. Речь Бертрана, которая, за исключением последних слов, явно произносилась им не в первый раз, привела его в неописуемое раздражение. Приятельница Бертрана смотрела на него вопросительно, приподняв темные, очень темные по сравнению с волосами брови.