Нельзя сказать, что Герману хотелось оставлять Ванечку в больнице. Но какой у него выход? Теща прямо заявила, что ее друг не выдержит второй ночи в разлуке, и она не намерена приносить свое женское счастье в жертву.

— Если до вечера ты не приведешь Ирину домой, будешь сидеть с Ванечкой сам. И плевать мне, что ты работаешь. Посидишь пару деньков, авось оценишь мою дочь по достоинству.

Так что, оставляя Ванечку в больнице, Герман испытывал двоякие чувства. С одной стороны, жалко ребенка, но с другой — руки-то теперь у Германа развязаны. Он может целиком посвятить себя поискам Ирины.

Почему Герман решил, что Меерсон знает Почтарева? Не верил он, что больного ребенка могла принять у себя косметологическая клиника. Разве только по очень большому блату. Значит, Почтарев должен быть не просто знакомым Меерсона, а очень близким другом.

Вот пусть теперь и отдувается за своего приятеля.

Если бы Герман только знал, какими неприятностями обернется это решение, он бы и шагу не сделал в сторону Меерсона. Больше того, обошел бы этого господина за сто километров. Увы, Герман не обладал даром провидца и потому двинулся в сторону дивного зеленого городка Сестрорецка, где проживал господин Меерсон.

Ехать пришлось на общественном транспорте, потому что его машина осталась возле дома, а возвращаться не хотелось. Но Герман не огорчился, что остался без колес. Несмотря на полученные по настоянию Ирины права, он так и не полюбил крутить баранку. И сейчас он с удовольствием доверился профессиональному водителю. Хорошо, сиди себе, наслаждайся видами из окна. Совсем не то же самое, что самому рулить по пробкам и огрызаться на других водил.

Прощаясь с сыном в больнице, Герман получил от Ванечки в подарок рисунок, который тот успел нарисовать, пока врачи занимались оформлением нового пациента. На маленьком столике лежала бумага и цветные карандаши, которыми могли пользоваться юные пациенты, чтобы отвлечься от больничной обстановки.

Герман чмокнул сына в теплую макушку, поблагодарил и сунул рисунок в карман. А сейчас в дороге делать ему было особенно нечего, он достал бумагу и развернул ее.

— Ух ты! — непроизвольно вырвалось у него.

Рисунок не шел ни в какое сравнение с прежними каракулями Вани. Прежде ребенок насилу мог провести прямую линию, все у него получалось криво и косо. А теперь перед глазами Германа были идеально нарисованные прямые прямоугольники — окошки — и треугольная крыша. Рядом с домом росли деревья, гуляли человечки. Картинка была плотно заполнена таким множеством мелких и четко прописанных деталей, что никак не могла быть нарисована Ваней.

— Наверное, кто-то из старших детей нарисовал, — решил Герман. — А Ванечка просто подобрал чужой рисунок и подарил мне. Добрый мой мальчик.

Снова сложив рисунок, Герман взглянул в окно. До Сестрорецка оставалось всего ничего. Скоро они с Меерсоном встретятся лицом к лицу, и все наконец прояснится. О том, что все не только не прояснится, а еще больше запутается, Герман еще не знал. И хорошо, что не знал. Меньше знаешь, крепче спишь.

Глава 4

Запомнить адрес доктора Герману помогла одна маленькая хитрость, которой он научился еще в детстве. Она основывалась на ассоциациях, в подборе которых Герман путем многолетней практики достиг больших успехов. Если называли улицу, он тут же искал в ее названии какую-нибудь зацепку. К примеру, если проспект Энергетиков, запоминать надо было собственную работу. Если Наставников, Герман запоминал школьного трудовика — наставника по трудовому воспитанию. С цифрами было еще легче. Почти каждое число ассоциировалось с какой-нибудь значимой датой.

Господин Меерсон назвал улицу Лиственную, 45, а что может быть легче для запоминания. Лиственная — это лиственница. А 45 — две лучшие оценки, поставленные рядом.