— Так вы тоже любите меня? — спросил он, когда я отстранилась, чтобы взглянуть ему в лицо.

— Да, да, люблю! — сказала я и снова поцеловала его, чтобы подчеркнуть сказанное. — И все теперь в порядке: Давенант — это был Магнус, у меня есть теперь доказательства, и мы можем пойти в полицию и рассказать, как все произошло на самом деле…

Я смолкла, увидев, как изменилось выражение его лица.

— Я был так рад увидеть тебя, — сказал Эдвин, притягивая меня на скамью, — что все остальное просто вылетело у меня из головы. Расскажи мне, что ты нашла.

— Картина Джона Монтегю — «Раксфорд-Холл» — висит в галерее Давенанта.

Я описала Эдвину свое утреннее приключение, но, хотя он не выпускал мою руку из своей, обеспокоенное выражение не покидало его лица.

— Я не сомневаюсь в том, что ты права, — сказал он, — но это не доказательство. Любой человек — не исключая полицейских — может предположить, что Давенант купил картину на распродаже: в это гораздо легче поверить. Нет, если мы не сможем найти кого-то, кто опознает труп Давенанта как труп Магнуса…

— Но ведь есть… — начала я, но тут же смолкла, осознав затруднение: Ада — не говоря уже о самой Нелл — согласилась бы появиться только в том случае, если все было бы уже доказано. — Я хочу сказать, в Лондоне должно быть множество людей, которые знали Магнуса и способны опознать его, если его внешний вид не будет изменен.

— Да, но полиция не станет их вызывать на опознание: насколько им известно, это — Давенант, и я боюсь, что картина не заставит их изменить свое мнение. Сила убеждения: именно на это Магнус и полагался, вернувшись в Лондон. Он был искуснейшим актером; он наслаждался возможностью рисковать — до такой степени, что даже повесил эту картину, как только узнал, что единственный человек, который, вне всяких сомнений, мог его разоблачить, умер. Он понимал, что — помимо того, что он изменил свою внешность — никто его не узнает просто потому, что не ожидают его увидеть: ведь, что касается общества, все были убеждены, что он погиб в доспехах, в Раксфорд-Холле.

И даже если каким-то чудом труп опознают как труп Магнуса, ты все равно ничего не должна рассказывать полиции: они могут обвинить тебя в непреднамеренном убийстве человека, если не поверят, что это была самозащита. А они очень легко могут в это не поверить, поскольку мы поменяем наши первоначальные показания. Нет, милая моя девочка, оставь все это в покое. Теперь ты в безопасности, — сказал он, привлекая меня к себе. — Магнус умер, и твоя совесть не должна больше тебя тревожить.

— Но она меня тревожит, — возразила я, — потому что Нелл жива. Не спрашивай меня, откуда я это знаю, но я знаю это…

— И ты все еще веришь, что она — твоя мать?

— Да, больше, чем когда бы то ни было.

— Тогда… ты знаешь, как ее отыскать?

— Да, — ответила я, — но я не могу рисковать, чтобы ее не предать.

Эдвин беспомощно смотрел на меня.

— Не знаю, что сказать тебе, моя дорогая… только — что я тебя люблю и сделаю все, чтобы тебе помочь, что бы ты ни решила по поводу Нелл. Но ты не должна ничего говорить полицейским. Можешь пообещать мне это?

— Обещаю, — сказала я, после чего он снова принялся целовать меня, и я забыла обо всем на свете, пока скандализованное «кхм-гм» какого-то проходившего мимо джентльмена не вернуло нас на твердую землю.

Эдвин проводил меня до поворота на Элзворти-Уок. Он хотел зайти в дом и сразу же попросить благословения моего дяди, но я сказала ему, что это может лишь вызвать еще один взрыв, и эти слова неприятно отозвались во мне, когда я, поднявшись на крыльцо и открыв дверь своим ключом, обнаружила в коридоре Дору, поджидавшую меня с побелевшим лицом.