День был жаркий, и вскоре после полудня я вышла из нашего домика. Мы все съели по целой миске варенки: и Джо, и бабушка Би, и я. Для тех, кто не живал в Корнуолле и не знает, что такое варенка, поясню, что это вроде каши из гороха. Такое блюдо часто едят в Корнуолле в голодные времена, потому что оно дешевое и сытное.

В аббатстве-то, конечно, не варенку подают, думала я на ходу. Они едят жареных фазанов с золотых тарелок и пьют вино из серебряных кубков.

Я не слишком много знала о том, как едят знатные господа, но у меня было, живое воображение, и поэтому я совершенно ясно представляла себе картину сидящих за столом Сент-Ларнстонов. В те дни я все время сравнивала их жизнь со своей, и сравнение меня злило.

Мне было двенадцать, у меня были черные волосы и черные глаза, и хотя я была очень худенькой, во мне уже появилось нечто заставлявшее оборачиваться мужчин. Тогда я плохо понимала себя, не занималась самоанализом, но одно знала точно: у меня была гордость, та самая гордость — гордыня, — что является смертным грехом. Я держалась дерзко и надменно, словно не жила в жалкой хижине, а принадлежала к семейству вроде Сент-Ларнстонов.

Наш домик стоял на отшибе, в маленькой рощице, и мне казалось, что и мы тоже особенные, хотя он был точь-в-точь таким, как у других — коробка со стенами из побеленной глины и соломенной крышей — самое что ни на есть примитивное жилище. И все же я постоянно твердила себе, что наш домик отличается от всех прочих, так же как отличаемся от всех остальных мы. Любой согласится, что бабушка Би — особенная, так же как и я со своей гордостью. А что касается Джо, то, хочет он того или нет, он тоже будет особенным. Я твердо намеревалась этого добиться.

Выйдя из домика, я пробежала мимо церкви и дома доктора сквозь узенькую калитку прямо через поле к дороге, ведущей в аббатство. Там, где дорога длиною в три четверти мили подходила к дому, были ворота со сторожкой. Но если идти так, как шла я, и пробраться сквозь изгородь, то на дорогу попадаешь почти в том месте, где она выходит на газоны, раскинувшиеся перед домом.

Я помедлила, озираясь, прислушиваясь к шуршанию насекомых в высокой траве луга. Чуть поодаль виднелась крыша Дауэр Хауз, где жил Дик Кимбер, и на какой-то миг я с завистью подумала, в каком прекрасном доме он живет, Я почувствовала, как у меня сильнее забилось сердце, потому что я вот-вот окажусь на чужой земле — стану нарушителем границ чужих владений, а сэр Джастин суров с нарушителями, особенно в своих лесах. Но мне всего двенадцать, говорила я себе Они не могут жестоко поступить с ребенком!

Не могут? Джек Томс попался с фазаном за пазухой, и его отправили на каторгу. Семь долгих лет в Ботани Бэй, и он все еще отбывает их. Ему было одиннадцать, когда он попался.

Но меня не интересовали фазаны. Я не делала ничего дурного, и потом говорили, что к девочкам сэр Джастин более снисходителен, чем к мальчикам.

Теперь сквозь деревья мне был виден дом, и я замерла от внезапно нахлынувшего чувства. Какой величественный вид! Норманнские башни и узкие окна, а резьба на камне, казалось, впечатляла еще сильней от того, что изображения грифонов и драконов потеряли за долгие столетия четкость очертаний.

Газон полога спускался к гравийной дорожке, идущей вокруг дома. Отсюда открывался удивительный вид: тот луг, где стояли Шесть Девственниц, отделяла от газона лишь самшитовая изгородь. Издали они и впрямь походили на молодых женщин. Я представила себе, как бы они выглядели ночью — при свете звезд или восходящей луны, и решила как-нибудь прийти посмотреть на них ночью. Неподалеку от Девственниц была старая шахта, где раньше добывали олово. Может, это из-за шахты все так волнующе выглядело — ведь клеть и барабан, на который наматывали трос, все еще оставались на месте, и можно было подойти к самому стволу и заглянуть в глубокую тьму.