Ольга еще раз внимательно пригляделась к березке: переплетения ветвей и впрямь чем-то неуловимо напоминали слившиеся в немыслимо сладострастной позе людские тела… А если отойти немножко в сторону и прищуриться, размывая фокус, то иллюзия вообще становилась полной! Картинка из известного учебника по теории любви, да и только!

Ольга старательно наговаривала на диктофон впечатления. Она давно привыкла работать именно так. Мало ли что, какие-то нюансы забудутся, какие-то вообще из памяти сотрутся, а при монтаже очень важно поймать именно то ощущение, которое было, когда состоялась та или иная встреча. Быстрые, практически бессвязные обрывки мыслей, сохраненные диктофоном, помогали безошибочно отыскать затертое временем и более поздними эмоциями состояние уникального момента, его совершеннейшую чувственную неповторимость.

С пологой верхней площадки сопки, на которую они взобрались, перейдя, наконец, болотистую низину, открылся вид на тот самый каменный город, куда их вел Рощин. Он был еще очень далеко, за двумя ближними сопками, и камни, хорошо видимые отсюда, казались небольшими, почти игрушечными, но даже это далекое видение впечатляло.

Путешественники, завороженные открывшейся монументальной картиной, молча остановились. На величавой громадине горы, категорично вписанные в ее серо-зеленый ландшафт, громоздились камни. Разновеликие и разноформенные, издалека вполне одноцветные, они казались посаженными в тело горы глубоко и серьезно. Даже не посаженными — вбитыми. Особенно много камней венчали острое верхнее ребро сопки. Один из них, стоящий строго по центру, остро и цепко взирал на окрестности большими раскосыми глазами. Этот прямой немигающий взгляд внушал чувство безотчетной и непоправимой тревоги, словно предостерегал.

— Глаза… — ошарашенно выдохнул сзади кто-то из попутчиков, Ольга не поняла, кто именно.

— Причем, с какой бы точки мы ни смотрели на этот сейд, глаза все время будут следить за нами, — совершенно спокойно, как о деле обыденном и привычном, сообщил Рощин.

— Так это — сейд? — спросила Ольга, не в силах оторваться от светящихся придирчивых глаз на вершине сопки.

— Конечно, — подтвердил Влад. — А глаза — это пространство между камнями, на которых он установлен. Подойдем ближе — увидите. Это еще не сам каменный город, это ближние подступы к нему, самую высокую сопку отсюда пока не видно. Она откроется, когда мы поднимемся туда, к часовому.

— Вот к этому, глазастому? — уточнил восхищенный Федор.

— Ну да, к нему, — согласился Рощин. — Кстати, точно такие же часовые стоят со всех сторон этого плато.

— Круговая оборона! — хмыкнул уже вполне пришедший в себя от выкрутасов предсейдовой флоры Серега.

— Именно, — не обратил внимания на его иронию Влад. — Ледник, говоришь, постарался?

Максим по-прежнему молчал, не принимая участия ни в восторгах, ни в обсуждении. Он вообще все это время подъема был как бы сам по себе, отстраненным и предельно серьезным. Рядом с ним, так же молча, уселась снова оказавшаяся рядом собака. Видно, что ей было очень жарко в толстой волосатой шкуре, розовый длинный язык свешивался почти до земли, и она лишь изредка заглатывала его, сгоняя бесцеремонных здоровенных комаров.

Злобные насекомые появились внезапно. Не докучая ни на болоте, ни в лесу, ни у воды, они вдруг материализовались на этой плоской площадке прямо из солнечного прогретого воздуха, из неглубоких каменных расщелин, из сухих пучков прошлогодней травы. И сразу бесстыдно и кровожадно облепили голые руки, лбы, щеки и непокрытые головы путешественников. Через пару секунд самым повторяющимся звуком на сопке стали звонкие хлопки и чертыханья.