Но ведь никто не может принудить ее к этому, если она сама не захочет. Он казался ей совсем чужим и далеким. И вообще, зачем он ей, что он может ей дать? Ничего. Она разобьет сердце матери, отец будет рвать и метать, а брат скажет: «Какая же ты дура, я ведь тебя предупреждал». В нижнем ящике комода у нее лежало двенадцать свитеров, после школы ее ждал колледж, куча парней умирала от желания встречаться с ней, парней, которые состояли одновременно и в химическом кружке, и в футбольной команде и у которых никогда не хватило бы дерзости поцеловать ее так, как целовал Эйс.
Эти отметины на груди не сойдут много дней. Каждый раз, когда она распахнет блузку, расстегнет лифчик и проведет по ним кончиками пальцев, на глазах у нее будут выступать слезы. Девчонкам вроде нее это ни к чему, вот потому-то Рикки Шапиро и передумала. Ведь если она не остановит его сейчас, то потом уже не сможет остановить.
— Погоди, — сказал Эйс, когда она оттолкнула его, — Это ведь была твоя идея.
Ее родители уехали во Фрипорт, в свой любимый французский ресторан, а Дэнни, бросив своих товарищей из математического кружка в боулинге, отправился на берег ручья за школой — курить марихуану и слушать транзисторный приемник. Ее никогда бы не застукали, но она могла сама загнать себя в угол.
— Я не могу, — пробормотала Рикки.
Она впустила его в окно примерно час назад. Щенка она велела оставить во дворе, и время от времени до них доносилось слабое повизгивание, но они продолжали целоваться, словно обезумев. А потом собачье поскуливание проникло в сознание Рикки, и она запаниковала. Ей вспомнились Кэти Корриган и другие такие же девушки. Они заливали прически лаком и подводили глаза так жирно, что казались избитыми, а порой исчезали за считанные недели до выпуска, усланные зачем-то к неведомой тетушке или дядюшке в какой-нибудь медвежий угол. Возвращались они на следующую осень, мрачные и подавленные, и обращались с ними как с преступницами.
Дрожа, Рикки вывернулась из рук Эйса и встала.
— Ладно, — не стал настаивать Эйс. Он успел скинуть рубашку, но теперь протянул руку, надел ее и принялся застегивать пуговицы, — Ничего страшного.
Рикки дышала часто-часто. Эйсу показалось, что она ударит его, если он сделает слишком быстрое движение.
— Я сделала ошибку, — произнесла Рикки. Она подошла к шкафу, вытащила банный халат и натянула его. — Мы не подходим друг другу, — Она взяла с туалетного столика щетку — дорогую, французскую, с черепаховой ручкой — и размеренными сильными движениями принялась расчесывать волосы, — Ты даже контрольную самостоятельно сделать не можешь.
Она положила щетку, ей хотелось плакать. Эйс вскинул на нее недоумевающий взгляд.
— Ты даже не понимаешь, что тебя оскорбляют!
Эйс вместо ответа поднялся, заправил рубаху в штаны и взял с плетеного стула куртку.
— Не вздумай никому об этом растрепать, — предупредила Рикки, — Ты не можешь так со мной поступить!
Эйс подошел к окну и открыл его, потом встал на стул.
— Послушай, мне жаль, — сказала она. — Я не хотела тебя обидеть.
— А с чего ты взяла, что я обиделся?
Чего-чего, а такого удовольствия он доставлять ей не собирался. Не хватало только, чтобы она поняла, что творится у него в душе. Он вылез в окно и спрыгнул на землю. Щенок, ждавший в темноте, поднялся, отряхнулся, потом подошел к Эйсу и прильнул к его ногам.
— Хороший мальчик, — прошептал Эйс.
Он чувствовал себя таким опустошенным, что не стал даже доискиваться причин столь резкой перемены в поведении Рикки. Он никогда и не считал, будто заслуживает чего-то хорошего в жизни, а теперь понял, что получит даже меньше ожидаемого. |