— Но вы же могли сообщить начальству!

Лео попытался улыбнуться.

— Начальство — это Мессина. Перестаньте, прошу вас. Мы с вами столько лет были друзьями. Не воображайте, что это меня никак не затронуло.

Медик оставил попытки помочь избитому, судя по тому, что позволил фельдшерам делать все самим. Это удивило Фальконе. Фолья был отличный врач. И добрый человек.

— Вы уже ничем не можете ему помочь?

Тот лишь крякнул в ответ.

— Как однажды выразился один из моих знаменитых предшественников, «я не могу вылечить от смерти».

Собеседники много лет были близкими приятелями. В бытность Фальконе еще женатым они нередко встречались вчетвером; супруга Фольи служила администратором оперного театра.

— Может быть, Мессина и ему подобные имеют право на такой подход, — лениво заметил Фальконе, рассуждая вслух как для собственной пользы, так и с целью как-то оправдаться. Машина теперь ехала по широкой и прямой виа Лабикана, средневековой папской дороге, ведущей к огромной церкви Сан-Джованни, расположенной на Латеранском холме, около самой его вершины. Больница находилась еще дальше. Здесь, видимо, и заканчивался жизненный путь Лудо Торкьи.

— Что?! — Фолья повысил голос, словно не веря собственным ушам. — Избить человека до смерти — это подход?!

— Не для меня. Но я ведь не отец, как уже неоднократно повторял. А вот вы, Патрицио, сами родитель.

У медика были прелестные дети, две девочки-близняшки, и сейчас они быстро приближались к тому возрасту, когда необходимо уже думать о поступлении в колледж. Лео прекрасно понимал, какая это будет травма для Фольи и его жены, когда девочки уедут из родного дома.

— Представьте себе, что это случилось с Эленой или Анной, — продолжал он. — Представьте себе, что вы верите, будто девочка еще жива, но долго не продержится. Она где-то под землей. Заблудилась, а может, заперта. Замурована. Испугана, не в состоянии сделать ничего, чтобы как-то себе помочь. А этот… человек может сообщить, где она находится. Возможно, может.

В салоне «скорой помощи» воцарилось ледяное молчание. Фальконе проигнорировал это.

— Поставьте себя на его место, Патрицио, — продолжал агент. — Месть вам не нужна. Вам наплевать на все, кроме ребенка. Если этот человек заговорит, ее, вероятно, удастся спасти. Если продолжит молчать, она, несомненно, погибнет.

Врача передернуло.

— Что бы вы сделали в подобных обстоятельствах? — требовательным тоном спросил полицейский. — Процитировали бы соответствующий кусок из клятвы Гиппократа и отправились обзванивать похоронные конторы, выясняя стоимость погребения? Да и вряд ли эти похороны состоялись бы, потому что, можете быть уверены, у нас практически нет шансов когда-нибудь найти тело; мало того, вы никогда так и не узнали бы, что в действительности произошло с вашей плотью и кровью. И до самой гробовой доски так и ходили бы с огромной черной пустотой в душе, до самого своего конца…

— Довольно! — закричал Патрицио. — Прекратите!

«Скорая» дернулась и замерла на месте. Нестройный хор автомобильных клаксонов наполнил все вокруг яростным и злобным протестом, словно безумно-издевательский рев фанфар в честь умирающего на носилках человека.

Старший из фельдшеров, мужчина лет сорока, пристально наблюдавший за работой кислородного аппарата, взялся за трубку, ведущую к маске на лице Торкьи, и подождал, пока рев вокруг чуть стихнет:

— Я бы его отключил прямо сейчас. Без долгих размышлений. Если бы считал, что это хоть как-то поможет делу, просто отключил бы подачу кислорода, и пускай ублюдок подохнет.