— Вот почему, — добавила судмедэксперт.

ГЛАВА 21

К тому времени, когда Фальконе покончил с осмотром церкви Успения Святой Марии, уже начали сгущаться сумерки. Он здорово устал. Может, дело было в возрасте, может, в том, что еще не окончательно поправился, но он вдруг обнаружил, что ему требуется — впервые в жизни — сделать над собой приличное усилие, чтобы записать в блокнот все, что теперь предстоит сделать. Нужно быть уверенным в том, что все данные, все ниточки останутся в памяти. А их было много — одни из прошлого, другие из настоящего. И практические соображения тоже. Руководитель группы послал одного из сотрудников к себе на квартиру, чтобы тот принес ему некоторые личные вещи — так инспектор подготовился к вынужденному длительному пребыванию в помещении квестуры. Потом запросил копии наиболее интересных файлов на Браманте, чтобы их прислали электронной почтой в квестуру в Орвьето, а там распечатали вместе с припиской, которую Лео продиктовал. Распечатки послали в дом Бруно Мессины, чтобы они дожидались прибытия Эмили Дикон. Тухлые дела, «висяки», «глухари» — а многие аспекты этого дела были именно что тухлые — требуют постороннего взгляда. А у Эмили хороший аналитический ум, она же бывший сотрудник ФБР и не имеет никакого личного отношения к тому, что тут произошло почти полтора десятка лет назад.

Единственный человек, которому это не понравится, — Коста. Но Фальконе полагал, что он это переживет.

Раздав приказания, Лео несколько раз обошел крипту, внимательно все рассматривая, не забывая о собственном скверном состоянии и думая о Джорджио Браманте. Он все пытался поподробнее вспомнить внешность этого человека в стремлении хоть немного понять, почему тот пришел именно сюда, в церковь рядом с собственным семейным домом, чтобы совершить столь варварское действо.

Вспоминать было нелегко. То, что полицейский сказал Мессине, было истинной правдой. Браманте после ареста не сказал им ни слова. Следователи не получили ничего, если не считать немедленного признания собственной вины и протянутых рук для наручников. Впечатление создавалось такое, словно он сам — жертва. Профессор не сделал ни малейшей попытки как-то оправдаться, не выискивал никаких юридических уловок и лазеек, чтобы уйти от предъявленных обвинений или свести их к более легким статьям.

Складывалось такое впечатление, словно он контролирует ситуацию от начала до конца. Сам вызвал полицию в это подземелье под Авентино, когда его сын исчез. С готовностью принял предложение отца Бруно Мессины побеседовать с Лудо Торкьей наедине.

Фальконе очень четко помнил все последствия этого решения: крики студента, становившиеся все громче и отчаяннее с каждой истекшей минутой. Браманте бил и пинал его, гонял по маленькой камере временного содержания, в темноте, в дальнем подземном уголке квестуры, в месте, где происходящее слышит только тот, кто сидит сразу за дверью. Эти вопли навсегда останутся в памяти Лео, но память не предлагала ничего больше, никакого озарения, ничего, что помогло бы понять происходящее в голове Джорджио Браманте. Ничего.

Интеллигентный, культурный человек, ученый, уважаемый во всем мире, о чем свидетельствовала поддержка, которую Браманте получил во время судебного процесса, без малейших размышлений превращается в жестокое дикое животное и готов забить до смерти такого же человека, как он сам. Почему?

Потому что верил, что Лудо Торкья убил его сына. Или, вернее, что студент знал, где находится семилетний Алессио, может быть, еще живой, но отказался сказать, несмотря на избиение.

Вспомнилось и то, что сказал по этому поводу Перони. Любой отец отреагировал бы точно так же.

Фальконе слушал эти крики почти час. И если бы не вмешался, они продолжались бы до тех пор, пока Торкья не умер прямо в камере.