Две войны, тотальное истребление населения десятков планет, сокрушительные столкновения звездных флотов – это наша игра; то, что мы сумели предложить Высокоразумным в качестве оплаты за "Золотой век" и Царствие Небесное.

И я думаю, а ведь если эта моя мысль верна, то сколько же еще лет нам всем отведено на право оставаться партнером в игре? Должно же ведь наступить время, когда наша игра им надоест. И как в таком случае поступят с нами Высокоразумные?

Я не могу ответить на этот последний вопрос. Я хотел бы думать, что вся вышеизложенная концепция неверна и построена на априори ложных посылках, но действительность пока не опровергла мои слова. И тот момент, когда Высокоразумные решат наконец поменять игру или ее условия, еще вполне может наступить.

Я жду этого момента. Жду и боюсь…"

Философ. Он ждет.

Мальчик.

Пяти лет. В коротких штанишках и помочах – крест-накрест, на груди и спине. Волосы у него – соломенного цвета, а глаза – небесно-голубого.

Он появился на звездном крейсере внезапно. Только что его здесь не было, и вот он есть.

Один из двух офицеров, попивавших спокойно кофе перед дисплеем компьютера управления стрельбой, поперхнулся горячим напитком. Другой так просто выронил чашку на пол, и она, расплескав содержимое, откатилась в сторону.

Мальчик не обратил на офицеров ни малейшего внимания. Он хмурился и совсем по-взрослому покусывал нижнюю губу.

– Кто пустил ребенка на боевой пост?!- взревел, опомнившись старший из офицеров; это было первое, что пришло ему в голову взреветь.

Мальчик на этот шум лишь досадливо скривил губы.

Ну ты же обещал,- сказал он сердито в пространство.- Ну сегодня же играю я!

И в следующее мгновение мир взорвался. Искривилось, потекло пространство, сминая в гармошку крейсер, сворачивая в тугой рулон планету, складывая умело галактику, мерцание мириадов звезд Млечного Пути в один сверкающий комок, из которого вдруг побежали в разные стороны тонкие разноцветные лучики – в матовом тумане распускался невиданный цветок.

Мальчик счастливо засмеялся, протянул руку и коснулся вытянутыми пальцами цветка, и тот живым осмысленным движением перекочевал к нему на ладошку, согревая своим нежным мягким теплом.

Мальчик ничего не ждет. Он играет с цветком в незатейливую игру; он подбрасывает цветок; он раскачивает его на ладони; он напевает свои детские песенки, и одну любимую он повторяет бесконечное число раз: "По кривой извилистой дорожке, через лес и горы напрямик на машине ехали уроды – ехали живого хоронить. За рулем сидел у них безрукий, а безногий жал на тормоза. А слепой указывал дорогу, а дурак бибикал без конца…" И такту этой незамысловатой песенки вторит чудесный цветок, подпевает, тихой печальной трелью поддерживает мотив. И каждый очередной раз, когда песенка заканчивается, рассыпает в стороны бенгальские, быстро гаснущие искры.

Мальчик ничего не ждет.

Это глаза, добрые и мудрые, всепрощающие, что наблюдают за мальчиком из-за молочной взвеси тумана, – они ждут. И они могут ждать целую вечность.